Сексус - Генри Миллер

– Может, задашь мне какие-нибудь вопросы? – сказал он. – Я просто не знаю, с чего начать.

– Лучше не задавать никаких вопросов, – ответил я. – Ты время-то не теряй. Как только начнешь, само пойдет-покатится.

Он снова шлепнулся на кушетку и тяжело вздохнул. «Вот если бы поменяться нам местами», – подумал я. Во время пауз, когда мне не надо было напрягаться, я с удовольствием представлял себя исповедующимся перед каким-то незримым супераналитиком. И не испытывал ни малейшей робости, неловкости, ощущения непривычности. Наоборот, решившись играть роль, я полностью входил в нее, и тут же мне стало ясно, что достаточно лишь готовности играть роль целителя, чтобы стать им на самом деле.

У меня был заготовлен блокнотик на тот случай, если он станет говорить что-нибудь важное. Пока тянулось молчание, я черкнул там несколько строчек совсем не медицинского характера. Записал имена Честертона и Эррио[94], двух Гаргантюа, которые, как и Кронский, были отмечены выдающимся говорильным талантом. Мне вспомнилось, что я часто сталкивался с этим феноменом у chez gros homes[95]. Они, как медузы в море, плавают в звуках собственного голоса. Внешне бесформенные, расплывающиеся полипы, они обжигают своими пронизывающими щупальцами, своим блестящим и глубоким остроумием. Толстяки очень часто оказываются подвижными, живыми, чарующе привлекательными. Их леность и неряшливость обманчивы. Их мозг – сверкающая жемчужная отмель. В отличие от людей тощих, насытив свой желудок, они так и начинают сыпать перлами. В наилучшем виде они, как правило, предстают именно тогда. Тощие, среди которых обжор не меньше, ленивы и медлительны, когда начинает действовать их пищеварительный аппарат. Свои лучшие качества они проявляют на пустой желудок.

– Не важно, с чего ты начнешь, – наконец ободрил я его, испугавшись, как бы он у меня не заснул. – С чего бы ты ни начал, ты непременно подойдешь к болевой точке, к возникновению комплекса. – Я немного помедлил и потом мягким, успокаивающим голосом добавил: – Можешь даже вздремнуть, если захочется. Это скорей всего тебе поможет.

Он сразу же очнулся и заговорил. Мысль, что ему придется платить всего-навсего за сон в моем присутствии, пронзила его электрическим током. Он разлился во все стороны. «Неплохая стратегия», – отметил я про себя.

Он начал, как я уже сказал, стремительно, подгоняемый страхом бесплодно потерять оплаченное время. Потом вдруг испугался собственных откровений и попробовал обсудить со мной, так ли уж они важны. Решительно, но мягко я дискуссию отклонил.

– Попозже, – сказал я, – когда двинемся дальше. Ты ведь только начал, прошелся по самой поверхности.

– Ты записываешь? – спросил он, воодушевленный своим успехом.

– Ты обо мне не беспокойся, – ответил я. – Думай о себе, о своих проблемах. Ты мне полностью доверился, на этом основано все. Каждая минута, когда ты думаешь об эффекте произнесенных тобой слов, – потерянная минута. Не пытайся произвести на меня впечатление, твоя задача – быть искренним с самим собой. Здесь не аудиенция, я только приемник, одно большое ухо. Ты можешь лить туда всякую грязь и бессмыслицу, а можешь сыпать жемчуга. Твоя беда в том, что ты слишком себя осознаешь. А здесь нам нужно только то, что подлинно и правдиво прочувствовано.

Он снова замолчал, поерзал, повертелся какое-то время, потом вроде бы успокоился, отбросил в сторону подушку, явно не желая засыпать.

– Вчера ночью я видел сон, – произнес он совершенно спокойным голосом. – Вот я и решил рассказать тебе его, может, он станет ключом…

Маленькое вступление означало только одно: его беспокоил результат нашего сотрудничества. Он знал, что от психоанализа ждут истолкования чьих-то снов. Он прекрасно понимал, какие связи устанавливаются между пациентом и аналитиком, но никогда не сталкивался с тем, как эта связь реализуется. Вот и сейчас, какой бы отвратительной ни казалась ему мысль, что деньги тратятся попусту, ему было бы намного легче, если бы вместо того, чтобы заставлять его рассказывать о своем сне, я предложил бы подискутировать о терапевтическом значении этих толкований. Если б он мог сон придумать, пересказать его мне, а потом при моем участии разобрать его по косточкам! А ему приходится самому полностью выворачивать свою душу, выставлять напоказ потаенное! Я чувствовал, как клянет он себя и меня – разумеется, меня тоже – за то, что у него остается только один выход: предать себя страшным, как ему представляется, мучениям.

Как бы то ни было, в трудах и муках, он сумел составить более или менее связный отчет о своем сне. Закончив, он некоторое время вопрошающе смотрел на меня, явно ожидая моих комментариев, какого-нибудь знака одобрения или порицания. Ничего не дождавшись, он принялся так и сяк играть в игру истолкования снов. Вдруг в середине этой интеллектуальной экскурсии он замер и растерянно пробормотал:

– Впрочем, мне кажется, я не обязан этим заниматься… Ведь это твоя работа, да?

– Ты можешь делать все, что тебе угодно, – спокойно ответил я. – Если ты предпочитаешь анализировать себя сам и платить мне за это, я не возражаю. Я думаю, ты понимаешь, что одна из причин, приведших тебя ко мне, – твое желание обрести уверенность в себе и надежду. То, что у тебя этого нет – тоже часть твоего заболевания.

Тут он вмиг разбушевался. Он просто обязан защититься от такой напраслины. Неправда, что в нем нет уверенности и надежды. Я сказал это лишь для того, чтобы уязвить его.

– И это совершенно бесполезно, – прервал я, – не надо меня втягивать в споры. Если твоя единственная цель – доказать, что ты знаешь больше моего, – тогда ты ничего не добьешься. Охотно признаю, что твои знания превосходят мои, и это тоже часть твоего заболевания, ты вообще много знаешь, но ты никогда не будешь знать всего. Если бы эрудиция могла тебя спасти, ты не лежал бы на этой кушетке.

– Ты прав, – словно принимая сказанное мной за заслуженное наказание, смиренно отозвался он. – Теперь давай посмотрим… Где я остановился? Я ведь собирался добраться до самой сути вещей…

В этот момент я случайно взглянул на часы: оказывается, прошло уже больше часа.

– Время кончилось. – Я встал и направился к нему.

– Подожди минутку, что с тобой? – взмолился он. – Как раз теперь до меня дошло, что я должен тебе рассказать. Присядь-ка на минуту.

– Нет-нет, – сказал я. – Никак нельзя. У тебя было время – целый час. В следующий раз распорядишься им лучше. Иначе тебя ничему не научишь. – И я помог ему подняться с кушетки.

Он виновато улыбнулся: мол, кого винить, кроме самого себя? Протянул мне руку, рукопожатие получилось вполне дружеским.

– Ей-богу, ты прав, – сказал он. – Попал в самую точку. И я бы так же поступил на твоем месте.

Я подал ему пальто, шляпу и слегка подтолкнул к двери.