Волшебная сказка Нью-Йорка - Джеймс Патрик Данливи

Слишком богатом

Для насмешек

Слишком безлюдном

Для любви

Из больницы домой, в мою вест-сайдскую комнату меня в новеньком синем лимузине отвез Кларенс Вайн. Город просыпался. Меж тем как укладывались не спящие по ночам горожане. Из развозящих газеты грузовиков плюхались на тротуар тяжелые пачки. Люди на остановке автобуса. Светловолосая девушка, несущая пакет с бельем, чтобы по дороге на работу забросить его в стирку. Как-то утром, я, рано проснувшись, вышел купить булочку, и увидел за дверью кондитерской человека, который придерживал ее открытой, а входившие покупатели говорили ему спасибо. И когда все прошли, он сказал, еще бы я ее не держал, они как пойдут ломиться, непременно схлопочешь от кого-нибудь дверью по башке.

Четыре наших колеса негромко прошуршали по моей улице с односторонним движением. На ней я и покинул мирный покой черной лимузиновой утробы. Хмурый и смуглый водитель, Ромео. Вместе с Вайном помогли мне подняться по ступеням. Я шел, покачиваясь. Мы с Кларенсом пожали друг другу руки. Какой он низенький. А кажется таким высоким, осанистым джентльменом. Из двери, направляясь на работу, выходят люди. С увлажненными волосами. Поблескивая проборами. Косо поглядывают на меня. При подобном недружелюбии, разве сможете вы признать во мне человека, способного подружиться со всяким да так, что всякий признает дружбу со мной за честь.

Два дня пролежал на кровати. Швыряясь ботинками в тараканьих разведчиков. И слушая по радио симфоническую музыку. Промывая глаза и голову пахнущей лимоном водой. Попивая яблочный сок и заедая груши ломтиками швейцарского сыра. Кларенс прислал мне целую корзину фруктов. Одна рука в бинтах. Почувствовав, что кто-то подглядывает за мной с другой стороны улицы, опустил шторы. Вскрыл письмо. Единственная полученная мною почта. Очередное предложение приобрести бандаж для надорванного пупа. Мерки снимаются прямо в деловой части города.

В пятницу, достаточно окрепнув для того, чтобы пойти прогуляться и даже вприпрыжку, я снял трубку звонившего в прихожей телефона. По-матерински ласковый голос спросил, это вы, Кристиан. И прежде, чем я успел сказать Пибоди. Она произнесла, я тебе, уебище белобрысое, все яйца отрежу. Разъеби твою мать. У нас есть фотографии. На которых ты суешь свой белый хуй в рот моей доченьке, Эусебии.

Очень медленно опустил трубку. И еще один день пролежал, поигрывая своими детородными органами. Теперь, торопливо пробегая по улице, я то и дело оглядываюсь. Пытаясь вновь сжать правую кисть в белый кулак. Наросты кровавой коросты на черепе. Раздобудь вигвам. Поставь его в подземке. И кочуй. С одной платформы на другую, куря трубку мира, пока не выйдет время. Или пока какой-нибудь сучий потрох не удавит тебя, чтобы сожрать твою жертвенную маисовую лепешку. В этом городе, полном гримасничающих обезьян.

Сегодня суббота. Первые опавшие листья. Ясное солнце в синих небесах. В парке парад собак и собаковладельцев. Воздух, согретый бабьим летом, тих. А наверху засели в скалистых отрогах домов омерзительно богатые сукины дети. Глотают пилюли, мажут лосьонами рожи и задницы и знать не желают таких, как я.

Я же еду на север, в Бронкс, сквозной, скоростной и гремучей линией. Все таращатся. На мои персикового цвета туфли. Болгарской ручной работы. Нашел их в одежном шкафу старика Соурпюсса, когда в последний раз рылся в квартире Фанни. У нее перед домом. Приметил Вилли. Сгорбив обтянутые майкой здоровенные покатые плечи, он сидел на панели, рядом с пожарным гидрантом в подтеках мочи. И в тот миг, как я, уходя, положил на столик оставленные мне Фанни ключи, безостановочно зазвонил телефон. Я поднял трубку. И услышал издалека. Мое имя. Корнелиус. Корнелиус. Я вслушивался и повторял, алло, алло. Но голос умолк. Только и было слышно, как мое имя отзывается эхом. Далеко, в Миннесоте. Пока не пресекся и мой голос. Темная мрачная ночь на другом конце проводов. За полями маиса, помавающего золотыми головками. На пороге пустоты. Нечего больше сказать да и некому. Но я все же сказал. Это ты. И услышал, прощай. Потом еще долго ждал. И положил трубку как можно тише, чтобы она не заметила. Муж ее, старый Соурпюсс, рассказывала Фанни, часто говаривал. Что если он когда-нибудь разорится. То просто уйдет отсюда. Далеко-далеко, на самый конец телефонной линии. И будет молчать. Сидя рядом с мертвым телефоном. Безмолвным, отключенным. Так, в конце концов, ушла и ты.

Кристиан, расставив ноги, стоит в первом вагоне болтающегося поезда подземки. Мотаются цепочки, ветер задувает в дверь. Когда мы вырываемся из-под земли, вспыхивает солнце. Впереди сверкают серебристые рельсы. Станции с дощатыми полами и нависающими островерхими кровлями. Последняя остановка. Спускаюсь по темным железным лестницам, по которым мне прежде столько раз приходилось взбираться. Мирные послеполуденные выпивохи без пиджаков сидят в кабачке. Перейдя улицу, ожидаю на автобусной остановке. У кладбищенских ворот. Влезаю в автобус. Лица сидящих. Глаза, за которыми накрепко заперто почти неприметное узнавание.

Кристиан в который раз шагает по изогнутой Парковой. В сторону памятника. Бронзовый орел, закогтивший красноватого мрамора шар. Имена павших патриотов. Пушка, на которой я часто играл. Напротив за улицей поле битвы с индейцами. Фонтанчик. Зажимал большим пальцем струю, брызгая в лица детей. Забор, на котором мы все сидели, наблюдая взлет зеленых светляков и онанируя. Дорога из школы домой. Брел, надеясь, что знания, скрытые в книгах, которые я волоку, всползут по моему запястью прямиком в мозги. И гадая, где теперь все. Что поделывают. Небось, дуют в кондитерских содовую. Мне-то оставалось только облизываться, потому что я и десяти центов не мог наскрести. Теперь здесь, в стоящей на шоссе машине попивают пивко полицейские. Сидят в красивых синих мундирах, ожидая того, кто превысит скорость. Разглядывают меня сквозь темные очки. Сроду не видел ни одного такого пуза, да еще синего. Углядели мои туфли. Тычут в меня большими пальцами. Я лишь глянул в ответ, состроив такое лицо, будто я знаком кое с кем, который знаком еще кое с кем, который кое-что из себя представляет, так что вы лучше держитесь подальше. И проследовал мимо, на лишний дюйм выпятив грудь. Большого впечатления не произвел, но хоть не арестовали и на том спасибо.

Шарлотта в длинном платье из белых кружев и широкополой соломенной шляпе на волосах цвета сена, сметанного в стога. Мы спускаемся по красным ступенькам ее дома. И она удивленно приоткрывает рот. Оглядев меня от светлых волос до персиковых туфель. Я приветственно поднимаю забинтованную руку. В кармане последние скудные доллары, которые я вправе потратить. Тихий солнечный вечер, поднимается ветерок. Она говорит, что мать разрешила взять ее машину.

— Куда поедем, Шарлотта.

— Поедем куда-нибудь.

И мы едем на север. По задним улочкам детства. Где началось столь многое в моей жизни. Последние часы которой я, как мне казалось, доживал всего несколько дней назад. Монахиня в больнице, услышав от меня, что я умираю, сказала, нет, мистер Кристиан, вы еще не готовы к встрече с творцом. Живущим, как говорили мне, на вершине холме, в окруженьи лугов, зелень которых пронизана лютиками.