Следователь и Колдун - Александр Н. Александров

что фильтрующие маски алхимиков выглядели устрашающе, но на них можно было не смотреть. По сути «подвал» был одной из лабораторий под скалой, но не особо секретной: туда можно было в любой момент попасть на скрипучем деревянном лифте — рычаг вниз — «подвал», рычаг вверх — жилые комнаты.

В «подвале» их взвешивали, внимательно осматривали под яркими лампами, брали кровь — невинная процедура, к которой все очень быстро привыкли — светили фонариками в рот и в нос, прилепляли к телу какие-то металлические пластинки и делали еще много всякой ерунды — странной, но не причинявшей ни боли, ни неудобств. Весь «досмотр» занимал, в самом крайнем случае, часа два, после чего им давали пить микстуры и отправляли в комнаты отдыхать.

Микстуры не были ни горькими, ни сладкими — вообще никакими: разноцветная вода, иногда с легким запахом каких-то трав. Иногда им делали внутримышечные или внутривенные инъекции, но перед этим алхимики всегда протирали место укола резко пахнущей мазью, и боли не чувствовалось совершенно.

Иногда от микстур поташнивало, иногда тянуло поплакать, но чаще всего просто хотелось спать. В дни процедур мальчиков не кормили, но есть особо и не хотелось; Асад, получив очередную порцию «вливаний» едва успевал подняться к себе в комнату и сразу же валился на кровать.

Сны после процедур в «подвале» чаще всего были расцвечены невероятно красочным бредом. Асаду казалось, что он летает между ярких радужных огней; его тело меняло форму, пространство вокруг его кровати начинало играть в прятки с самим собой, и уже невозможно было понять, сон это, бред или странное колдовство молчаливых людей в фильтрующих масках, похожих на птичьи клювы с гофрированными шлангами.

Один раз после «подвала» (в этот раз Асаду сделали один-единственный укол в предплечье) ему показалось что он — огненная птица, вечно падающая в чернильный океан. Это было страшно, захватывающе, а проснулся Асад почему-то на крыше башни, куда непонятно как перед этим попал. Мальчик страшно перепугался; ему казалось, что уж теперь-то стражники точно порубят его на куски. Но все обошлось: воины в черных шелках не сказали ему ни слова, когда нашли, а просто отвели в его комнату, где Асада уже ждал человек в робе алхимика — тот самый, который встретил его в Гнезде Сойки в самый первый день. Мальчик сразу узнал этот голос: высокий и скрипучий. Теперь он увидел его обладателя воочию.

Густую шевелюру алхимика еще не тронула седина; похоже, он лишь недавно разменял свой пятый десяток. У него был нос с горбинкой, пухлые губы, смешливые зеленые глаза и очень ловкие тонкие пальцы, которыми он растянул Асаду веки.

— М-да, — алхимик покачал головой, — с воображением у мальчишки, конечно, туговато. Что ж, оно и к лучшему. Дайте ему поесть, и пусть отдохнет пару дней. Все равно остальные еще считают звездочки…

Но отдыхать Асаду пришлось не пару дней, и даже не неделю. Его постоянно тошнило, клонило в сон, а в голове творилось черт знает что: иногда мальчик не мог вспомнить, что вот этот предмет называется «стул», а белые штуки за окном — облака. Лишь на пятый день его психика пришла в норму, остались лишь слабость и легкая дезориентация.

Когда он вновь вернулся в класс, то поразился: из одиннадцати стульев пустовали шесть. За столами сидели только он, Абид, Сирадж и еще двое мальчиков с которыми он еще не успел познакомится, и все они выглядели так, словно перенесли тяжелую болезнь: серая кожа, темные ввалившиеся глаза, трясущиеся руки. Меруз посмотрел на мальчиков, махнул рукой и отпустил их по комнатам.

Асад полностью оправился только через пару недель. Но из одиннадцати мест в учебном классе с тех пор осталось лишь семь; четыре стула и четыре стола убрали и куда-то унесли.

Именно эти пустые места, где раньше сидели их одногодки, такие же мальчики, как и они сами, впервые вселили в воспитанников Гнезда ужас. Ни семья, которую каждый из них не мог забыть, ни колотушки стражников в черном не могли произвести такого впечатления, как эти лоскуты пустого пространства; фактически, это были надгробные плиты. Эта пустота была совсем рядом, и она в любой момент была готова поглотить каждого.

Но именно с этого дня Асад стал замечать всякие интересные вещи, творящиеся с ним.

К примеру, если раньше отсидеть на уроках Меруза целый день было так тяжело, что можно было потерять сознание, то сейчас это получалось как раз плюнуть. Асад мог часами сидеть в одной позе без малейшего дискомфорта — ноги не затекали, а шея не болела. Сидеть на жестком стуле стало так же легко, как и лежать на мягкой перине; собственно, теперь между этими двумя занятиями не было никакой разницы.

Но перемены затронули не только тело, они коснулись и головы. И вот это было самое захватывающее.

Асад не представлял, что его память может стать такой: месяц назад он запоминал из речей старика Меруза хорошо если несколько слов. Теперь — и это, честно говоря, немного пугало — он мог вспомнить каждое слово сказанное учителем, и неважно когда: вчера, позавчера или же сегодня. И не просто вспомнить, теперь Асад понимал, о чем говорит старый учитель. Концепции врезались в его мозг как долото в древесину, оставляя на нем вечный неизгладимый след.

— Я теперь вообще все запоминаю и вообще все понимаю, — сказал как-то Абид, к которому Асад пришел под вечер в гости. — Каждое слово, вот!

— Я тоже. — Асад кивнул, и задумчиво посмотрел в окно — комната Абида находилась в восточной части башни, и за ее окнами небо уже темнело, на глазах приобретая глубокий кобальтовый оттенок. — Ты думаешь, это все алхимики в «подвале»?

— А кто ж еще? — Абид сделал большие глаза. — Мне отец как-то рассказывал про особую стражу падишаха: у них, говорил, есть такие особые бутылочки, а в них — алхимическая штука какая-то. Они эту штуку пьют, а потом их сам Песочный Дьявол не остановит — всех в капусту порубят!

— Ты думаешь, из нас делают стражу падишаха? — Асад затаил дыхание. — Ого! Вот это было бы здорово! У них такие кони! Сбруя из золота! А мечи!‥

— Не, — замотал головой Абид, — точно не стражу. Стража учится в Замке Ворона, и кого попало туда не набирают, только самых крепких бойцов. И берут туда только в восемнадцать.

— Жаль, — загрустил Асад. — Хотел бы я в стражу…

— Да ничего там хорошего нет, — Абид махнул рукой, — так, блеск один, как отец говорил. Никакого удовольствия, одни обязанности.