Нефритовые четки - Борис Акунин

Фандорин обернулся и в первый миг тоже обомлел.

Из темноты выплыла серая лошадь, на которой покачивалсясерый же всадник. Над плечами у него ничего не было – лишь чернота.

– Это он, Расколотый Камень! – прохрипел Маса,перекрестился по-православному и забормотал буддийскую молитву.

– Вряд ли, – заметил Эраст Петрович. – Увождя чубарая лошадь, а не серая. И потом, смотри, селестианцы преспокойнооткрывают ворота.

Конный поднял руку, и оказалось, что кисти у него тоже нет –один рукав.

– Всем привет! – закричал безголовый сипловатымголосом, который показался Фандорину знакомым. – Вот он я, как обещал!

Видение приблизилось к факелам, и стало видно, что у негоесть и голова, и руки – просто чёрные. Это был Уошингтон Рид, темнокожий игрокиз салуна.

– Стыдись, – упрекнул Эраст Петрович японца,быстро поставил обрубки один на другой и вскарабкался на них.

Маса, виновато сопя, соорудил себе точно такой же постамент– обрезков вокруг валялось в изобилии.

Они увидели, как негр въезжает в ворота. Во дворе его ждаливсе семеро братьев, прочие жители селения стояли поодаль, на почтительномрасстоянии.

Рид спешился, шепнул что-то на ухо своей серой, раздутой какбочка, кляче, и та сама затрусила к коновязи, уткнулась мордой в мешок с овсом,захрупала.

– Я замечаю, в этих краях лошади гораздо умнеелюдей, – сумрачно обронил Маса, все ещё переживающий из-за своего промаха.

– Тс-с-с, не мешай.

Очевидно, на селестианских небесах чернокожие за братьев несчитались – в дом Рида не пригласили, обошлись без рукопожатий, и разговорпроисходил под открытым небом. Но о чём толковали старейшины со столь страннымсобеседником, подслушать не удалось. Говорили негромко, да и расстояние былонемаленькое, шагов пятьдесят.

Эраст Петрович приложил к глазам бинокль.

Кажется, Рида уговаривали что-то сделать, а он несоглашался. Лицо у него было угрюмое. Пожалуй, даже напуганное. Негр почесал взатылке (он был без головного убора), помотал головой. Тогда Мороний протянулему какие-то бумажки. Фандорин подкрутил колёсико. Две купюры,двадцатидолларовые. Отличная вещь восемнадцатикратное увеличение.

Для оборванца вроде Уошингтона Рида сорок долларов – немалыеденьги, и всё же чернокожий опять затряс головой. Апостол добавил к двумбумажкам третью.

Рид крякнул, сплюнул, что-то буркнул и взял купюры. Свистнуллошади. Та выдернула морду из мешка и рысцой подбежала. Он легко сел в седло,приложил два пальца ко лбу и шагом выехал за ворота. Старейшины смотрели вследи крестили воздух.

Упруго спрыгнув на землю, Фандорин приказал:

– Давай за ним. Он едет медленно, не отстанешь. Вкрайнем случае, немножко побегаешь, тебе это на пользу.

– А где мы с вами встретимся, господин?

– Я поговорю с к-коммунарами и вернусь в Сплитстоун.Буду в гостинице.

Из темноты, в которой скрылся всадник, донеслись заунывныезвуки – это Уошингтон Рид затянул какую-то тоскливую ночную песню.

Шурша лаптями, Маса кинулся догонять.

Специалист

Ещё издали, когда вдали только-только показались постройкирусской общины, Эраст Петрович услышал крики, а подъехав ближе, увиделмечущиеся меж домов силуэты. Кажется, на улицу высыпало все население деревни,включая детей.

Фандорин, конечно, предполагал, что его возвращения будутждать с нетерпением, но не ожидал встречи столь бурной и многолюдной. Да ещё срыданиями!

Ночной ветерок донёс явственные звуки плача, и Фандоринпришпорил лошадь – кажется, в коммуне стряслась беда.

Если подытожить то, что он услышал от доброй дюжинырассказчиков, оставив в стороне эмоции, слезы и негодующие выкрики, историявырисовывалась такая.

Поздно вечером, после ужина, танцев и хоровода, без которогов «Луче света» не обходилось ни одно общественное гуляние, красавица Настасья всопровождении молодого человека, некоего Саввушки, отправилась к речке,пройтись. Вдруг с того берега, через брод, налетели двое на конях, лица подчёрными платками. Девушку перекинули через седло, её кавалера оглушили ударомпо голове и были таковы.

Когда Эраст Петрович потребовал, чтобы его отвели ксвидетелю, тот прибавил к этому совсем немногое. Хорошенький юноша с льнянымиволосами и синими, словно васильки, глазами лежал на кровати. Его голова былаобвязана бинтом, сквозь который проступало пятно крови. В комнату набилосьмножество коммунаров обоего пола, все слушали – не в первый и не во второй раз.

– Сидели на траве, разговаривали… – Голос уСаввушки дрожал, губы подёргивались – не отошёл ещё от потрясения. – Какони подъехали, мы не слышали… Топот, плеск… Я кричу: «Вы что?! Пустите её!» Аон меня рукояткой…

– Сам виноват, сам! – ломая руки, закричал КузьмаКузьмич. – Зачем Настю к речке повёл? Какое ты вообще имел право за нейухаживать? Ты же несовершеннолетний! Правил не знаешь?

Видно было, что председатель не в себе. Обвинение в адреснесовершеннолетнего Саввушки он повторил ещё по меньшей мере раза три, а подконец разрыдался.

– Что делать, Эраст Петрович? Что делать? –всхлипывал Луков, хватая Фандорина за руку и мешая сосредоточиться. – Выдолжны спасти Настеньку! Вернуть её!

Все вокруг повторяли то же самое. Однако, приглядевшись,Эраст Петрович заметил, что женская половина коммуны убивается меньше, чеммужская. Из представительниц мягкосердечного пола глаза утирала лишь Даша.

Когда она заговорила, все замолчали. Похоже, к мнениюгорбуньи здесь привыкли относиться серьёзно.

– Настю жалко, – сказала она. – Беднаядевочка! Но что сделает Эраст Петрович в одиночку против целой шайки? Мы ведь свами, сестры, не отпустим своих мужей под бандитские пули?

– Ещё чего! Ни за что на свете! – закричали«сестры», а одна, в очках, тонко выкрикнула. – Насилием ничего хорошегодобиться нельзя!

Горбунья подняла руку, призывая всех к молчанию.

– Товарищи, ясно одно. Нужно уходить отсюда. И чембыстрее, тем лучше. Оставаться в долине нельзя.

Толпа снова зашумела, но теперь в основном слышались мужскиеголоса.

– Как уйти? Куда уйти? Все бросить?

И несколько человек возмущённо зароптали:

– А Настя? Бросить Настю? Принципы принципами, но этоуж просто подлость!