Приманка для моего убийцы - Лорет Энн Уайт

– Просто отличный чай, Тори Бертон.

Тори промолчала, только медленно отступила к своему креслу и снова села. Ей было не по себе при мысли о том, что он умрет или с ним что-то случится, а она одна в этом большом пустом доме среди дикой природы.

Старик некоторое время изучал ее.

– А ты не будешь пить чай?

Тори покачала головой.

– Знаешь, тебе придется трудно. – Он кивком указал на электронную книгу, лежавшую на маленьком столике возле его кресла. – Не верь, если тебя будут уверять в обратном. Чтобы со всем этим смириться, понадобится время, много времени. Но твой папа совершил невероятный поступок, когда привез тебя сюда. Ты понимаешь, зачем он это сделал?

Тори покачала головой.

– Тебе известно, что дальше случилось с Сарой Бейкер?

– Нет, – тихо ответила она.

– Думаю, я знаю.

С сильно бьющимся сердцем Тори ждала продолжения. Но Майрон отвернулся и снова уставился на огонь, поглаживая усы. Он медленно покачал головой, кустистые брови нависли над глубокими серыми глазами.

– Себастьян Джордж умер в тюрьме, – медленно и негромко начал он, словно осторожно подбирал слова. Старик снова встретился взглядом с Тори. – Именно он похитил Сару Бейкер.

Она кивнула.

– А три года назад я получил сообщение от молодой женщины с просьбой предоставить ей место работы. Она была особенная. Я сразу это увидел. Только не спрашивай меня как. – От печальной улыбки вокруг глаз глубже прорезались морщины. – Я превратился в очерствевшего старого скрягу, которому почти на все наплевать. Но она каким-то образом тронула мое сердце. У нее на запястьях были страшные шрамы.

Тори едва дышала от волнения. Она внимательно смотрела в глаза старика.

– Я решил, что эта женщина пыталась покончить с собой. С ней была немецкая овчарка не самого лучшего вида, и я сказал себе, что этим двоим здорово досталось. Я проверил ее резюме. Все было правильно, но все сведения в определенный момент заканчивались. История этой женщины уходила в прошлое только на восемь лет. Знаешь почему?

Тори мотнула головой.

– Ты понимаешь, о ком я говорю?

– Об Оливии, – ответила Тори, – и об Эйсе.

Старик кивнул.

– Я думаю так: о ней нет никаких сведений только потому, что в тот момент она сменила имя и перестала быть Сарой Бейкер.

Тори уставилась на него и попыталась сглотнуть.

Майрон подался вперед в своем кресле.

– Я никогда не спрашивал Оливию о прошлом, о ее семье или о том, где она выросла. Вопросы я стал задавать лишь в последнее время. Но я подозревал нечто ужасное, и постепенно картинка начала складываться. Уверен, твой отец именно для этого привез тебя сюда. Чтобы ты встретилась с ней.

У Тори внутри все задрожало. Ее глаза начали наполняться слезами. Она хотела отвернуться, но не смогла и продолжала смотреть в глаза старику.

– Оливия, или Сара, – это одна из лучших женщин, которых мне довелось встретить. У нее такое же большое сердце, как эти леса и горы. Она смелая и сильная, отважная, как горный лев. И все это есть в тебе, Тори Бертон, если написанное в этой книге правда. Поэтому твой папа приехал сюда вместе с тобой. Чтобы ты встретилась со своей матерью, чтобы ты поняла, сколько всего хорошего есть в тебе, какая кровь в тебе течет, какое сердце бьется в твоей груди.

Слезы полились из глаз Тори. Она не могла дышать.

Заговорить она смогла только через несколько минут.

– Я ненавижу его.

– Кого?

– Папу. Моего…

– Я не знаю, кто виноват в этом страшном убийстве, о котором сообщили в новостях, Тори. Или кто увез Оливию, но… – Майрон посмотрел на ридер. – Судя по этой книге, твой отец – достойный человек. Человек с принципами. Он готов противостоять сильному течению реки, когда все остальные пытаются плыть по течению. Что бы твой папа сейчас ни предпринимал, думаю, он пытается все наладить. Ради тебя.

– Он бросает меня. Он умирает. У меня больше никого нет.

– Значит, у него еще больше причин обустроить для тебя правильный мир, девочка. Еще больше причин для того, чтобы привезти тебя к твоей биологической матери.

Она потерла коленку. Гнев и страх мешали мыслить ясно, лицо и шея напряглись.

– Я понимаю, что легче отгородиться стеной гнева, детка. Господь свидетель, кому, как не мне, знать об этом. Намного легче отвернуться от мира и лелеять свое горе. Но я дорого заплатил за это. Вместо того чтобы открыть свое сердце и попытаться построить что-то новое после трагедии, я ожесточился и оттолкнул от себя собственных детей, свою семью. И посмотри на меня сейчас.

Тори медленно подняла глаза.

– Старый барсук, у которого нет друзей. Нет семьи. Нет внуков. Нет того, кому я могу оставить мою ферму. А только это и имеет значение… – Голос Майрона прервался, старик откашлялся. – Но иногда жизнь дает второй шанс.

– Как тем нимфам, – тихонько сказала Тори.

Старик нахмурился.

– Ты говоришь о…

– О стрекозах. У них начинается вторая жизнь.

– Тебе об этом рассказала Оливия?

Она снова потерла коленку.

– Думаете, она вернется? – прошептала Тори. – Думаете, с ней будет все в порядке? Эйс, Коул… мой папа…

От слез у нее снова защипало глаза, и она сердито смахнула их рукавом.

Майрон долго молчал. В каминной трубе завывал ветер. Тори не могла смотреть на старика. Она чувствовала, что ему не по себе.

– В моем кабинете есть белая пластмассовая коробка, – неожиданно сказал он. – Похожа на ящик с инструментами. У нее серо-голубое днище и голубая ручка. Коробка стоит на нижней полке, ближе к окну, которое выходит на озеро. Принеси мне ее, пожалуйста.

– Зачем?

– Хочу тебе что-то показать.

Тори нашла коробку и принесла старику. Он попросил подвинуть ближе большой стол и взять себе стул.

Тори послушалась.

– А теперь налей мне виски вон из той бутылки. Не слишком много.

Она взяла бутылку, рядом с которой стоял стакан. Тори открутила пробку, налила.

– Да. Вот так хорошо, – подал голос старик.

Тори принесла ему стакан. Майрон выпил все залпом, втянул воздух, его глаза увлажнились. Потом вытер рукавом лоб.

– Вам больно?

– Да.

– А что с вами?

– Старость, вот что. Мое время на земле подошло к концу. Даром потраченное, проклятое время. – Майрон попытался открыть крышку коробки узловатыми пальцами, голубые вены проступили на тыльной стороне рук, усыпанных старческой «гречкой».