Братья Карамазовы - Федор Достоевский

е) Нечто о господах и слугах и о том, возможно ли господам ислугам стать взаимно по духу братьями

Боже, кто говорит, и в народе грех. А пламень растленияумножается даже видимо, ежечасно, сверху идет. Наступает и в народе уединение:начинаются кулаки и мироеды; уже купец все больше и больше желает почестей,стремится показать себя образованным, образования не имея нимало, а для сегогнусно пренебрегает древним обычаем и стыдится даже веры отцов. Ездит кокнязьям, а всего-то сам мужик порченый. Народ загноился от пьянства и не можетуже отстать от него. А сколько жестокости к семье, к жене, к детям даже; отпьянства все. Видал я на фабриках десятилетних даже детей: хилых, чахлых,согбенных и уже развратных. Душная палата, стучащая машина, весь Божий деньработы, развратные слова и вино, вино, а то ли надо душе такого малого ещедитяти? Ему надо солнце, детские игры и всюду светлый пример и хоть каплю любвик нему. Да не будет же сего, иноки, да не будет истязания детей, восстаньте ипроповедуйте сие скорее, скорее. Но спасет Бог Россию, ибо хоть и развратенпростолюдин и не может уже отказать себе во смрадном грехе, но все же знает,что проклят Богом его смрадный грех и что поступает он худо, греша. Так чтонеустанно еще верует народ наш в правду, Бога признает, умилительно плачет. Нето у высших. Те вослед науке хотят устроиться справедливо одним умом своим, ноуже без Христа, как прежде, и уже провозгласили, что нет преступления, нет ужегреха. Да оно и правильно по-ихнему: ибо если нет у тебя Бога, то какое жетогда преступление? В Европе восстает народ на богатых уже силой, и народныевожаки повсеместно ведут его к крови и учат, что прав гнев его. Но «проклятгнев их, ибо жесток». А Россию спасет Господь, как спасал уже много раз. Изнарода спасение выйдет, из веры и смирения его. Отцы и учители, берегите верународа, и не мечта сие: поражало меня всю жизнь в великом народе нашем егодостоинство благолепное и истинное, сам видел, сам свидетельствовать могу,видел и удивлялся, видел, несмотря даже на смрад грехов и нищий вид народанашего. Не раболепен он, и это после рабства двух веков. Свободен видом иобращением, но безо всякой обиды. И не мстителен, и не завистлив. «Ты знатен,ты богат, ты умен и талантлив – и пусть, благослови тебя Бог. Чту тебя, нознаю, что и я человек. Тем, что без зависти чту тебя, тем-то и достоинство моеявляю пред тобой человеческое». Воистину, если не говорят сего (ибо не умеютеще сказать сего), то так поступают, сам видел, сам испытывал, и верите ли: чембеднее и ниже человек наш русский, тем и более в нем сей благолепной правдызаметно, ибо богатые из них кулаки и мироеды во множестве уже развращены, имного, много тут от нерадения и несмотрения нашего вышло! Но спасет Бог людейсвоих, ибо велика Россия смирением своим. Мечтаю видеть и как бы уже вижу яснонаше грядущее: ибо будет так, что даже самый развращенный богач наш кончит тем,что устыдится богатства своего пред бедным, а бедный, видя смирение сие, поймети уступит ему с радостью, и лаской ответит на благолепный стыд его. Верьте, чтокончится сим: на то идет. Лишь в человеческом духовном достоинстве равенство, исие поймут лишь у нас. Были бы братья, будет и братство, а раньше братстваникогда не разделятся. Образ Христов храним, и воссияет как драгоценный алмазвсему миру… Буди, буди!

Отцы и учители, произошло раз со мною умилительное дело.Странствуя, встретил я однажды, в губернском городе К., бывшего моего денщикаАфанасия, а с тех пор, как я расстался с ним, прошло уже тогда восемь лет.Нечаянно увидел меня на базаре, узнал, подбежал ко мне и, Боже, скольобрадовался, так и кинулся ко мне: «Батюшка, барин, вы ли это? Да неужто васвижу?» Повел меня к себе. Был уже он в отставке, женился, двух детей-младенцевуже прижил. Проживал с супругой своею мелким торгом на рынке с лотка. Комнаткау него бедная, но чистенькая, радостная. Усадил меня, самовар поставил, заженой послал, точно я праздник какой ему сделал, у него появившись. Подвел комне деток: «Благословите, батюшка». – «Мне ли благословлять, – отвечаю ему, –инок я простой и смиренный, Бога о них помолю, а о тебе, Афанасий Павлович, ивсегда, на всяк день, с того самого дня, Бога молю, ибо с тебя, говорю, все ивышло». И объяснил ему я это как умел. Так что же человек: смотрит на меня ивсе не может представить, что я, прежний барин его, офицер, пред ним теперь втаком виде и в такой одежде: заплакал даже. «Чего же ты плачешь, – говорю ему,– незабвенный ты человек, лучше повеселись за меня душой, милый, ибо радостен исветел путь мой». Многого не говорил, а все охал и качал на меня головойумиленно. «Где же ваше, спрашивает, богатство?» Отвечаю ему: «В монастырьотдал, а живем мы в общежитии». После чаю стал я прощаться с ними, и вдругвынес он мне полтину, жертву на монастырь, а другую полтину, смотрю, сует мне вруку, торопится: «Это уж вам, говорит, странному, путешествующему, пригодитсявам, может, батюшка». Принял я его полтину, поклонился ему и супруге его и ушелобрадованный и думаю дорогой: «Вот мы теперь оба, и он у себя, и я, идущий,охаем, должно быть, да усмехаемся радостно, в веселии сердца нашего, покиваяголовой и вспоминая, как Бог привел встретиться». И больше я уж с тех порникогда не видал его. Был я ему господин, а он мне слуга, а теперь, какоблобызались мы с ним любовно и в духовном умилении, меж нами великое человеческоеединение произошло. Думал я о сем много, а теперь мыслю так: неужели такнедоступно уму, что сие великое и простодушное единение могло бы в свой срок иповсеместно произойти меж наших русских людей? Верую, что произойдет, и срокиблизки.

А про слуг прибавлю следующее: сердился я прежде, юношею, наслуг много: «кухарка горячо подала, денщик платье не вычистил». Но озарила менятогда вдруг мысль моего милого брата, которую слышал от него в детстве моем:«Стою ли я того и весь-то, чтобы мне другой служил, а чтоб я, за нищету итемноту его, им помыкал?» И подивился я тогда же, сколь самые простые мысли,воочию ясные, поздно появляются в уме нашем. Без слуг невозможно в миру, но таксделай, чтобы был у тебя твой слуга свободнее духом, чем если бы был не слугой.И почему я не могу быть слугою слуге моему и так, чтобы он даже видел это, и ужбезо всякой гордости с моей стороны, а с его – неверия? Почему не быть слугемоему как бы мне родным, так что приму его наконец в семью свою и возрадуюсьсему? Даже и теперь еще это так исполнимо, но послужит основанием к будущемууже великолепному единению людей, когда не слуг будет искать себе человек и нев слуг пожелает обращать себе подобных людей, как ныне, а, напротив, изо всехсил пожелает стать сам всем слугой по Евангелию. И неужели сие мечта, чтобы подконец человек находил свои радости лишь в подвигах просвещения и милосердия, ане в радостях жестоких, как ныне, – в объядении, блуде, чванстве, хвастовстве изавистливом превышении одного над другим? Твердо верую, что нет и что времяблизко. Смеются и спрашивают: когда же сие время наступит и похоже ли на то,что наступит? Я же мыслю, что мы со Христом это великое дело решим. И сколькоже было идей на земле, в истории человеческой, которые даже за десять летнемыслимы были и которые вдруг появлялись, когда приходил для них таинственныйсрок их, и проносились по всей земле? Так и у нас будет, и воссияет миру народнаш, и скажут все люди: «Камень, который отвергли зиждущие, стал главою угла».А насмешников вопросить бы самих: если у нас мечта, то когда же вы-товоздвигнете здание свое и устроитесь справедливо лишь умом своим, без Христа?Если же и утверждают сами, что они-то, напротив, и идут к единению, то воистинуверуют в сие лишь самые из них простодушные, так что удивиться даже можно семупростодушию. Воистину у них мечтательной фантазии более, чем у нас. Мыслятустроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончат тем, что зальют миркровью, ибо кровь зовет кровь, а извлекший меч погибнет мечом. И если бы необетование Христово, то так и истребили бы друг друга даже до последних двухчеловек на земле. Да и сии два последние не сумели бы в гордости своей удержатьдруг друга, так что последний истребил бы предпоследнего, а потом и себясамого. И сбылось бы, если бы не обетование Христово, что ради кротких исмиренных сократится дело сие. Стал я тогда, еще в офицерском мундире, послепоединка моего, говорить про слуг в обществе, и все-то, помню, на менядивились: «Что же нам, говорят, посадить слугу на диван да ему чай подносить?»А я тогда им в ответ: «Почему же и не так, хотя бы только иногда». Все тогдазасмеялись. Вопрос их был легкомысленный, а ответ мой неясный, но мыслю, чтобыла в нем и некая правда.