Чисто научное убийство - Павел Амнуэль

— Не только, — покачал головой Роман. — Еще результат экспертизы. Видишь ли, если бы ты даже пять раз уколол бедную Айшу Ступник шипом, это не привело бы к летальному исходу. Там просто было слишком мало яда.

— Но… — я попытался приподняться, шланг неприятно оттянул кожу, и мне пришлось опуститься на подушки. — Что ты хочешь сказать?

В палату вошла Лея-Сара (конечно, на экране ее компьютера появились лишние цифры или линии) и сказала решительно:

— Господин комиссар, я предупреждала… Достаточно на этот раз. Господин доктор велел…

— Господин доктор — шарлатан, — заявил я.

— Не слушайте его, — вздохнул Роман. — Хорошо, ухожу.

— Эй, — воскликнул я. — Ты не можешь уйти! Если шипом нельзя было убить, тогда я вообще не понимаю… У меня была версия, новая и, я был уверен, что на этот раз верная… Но если убил не я…

— Да не убивал ты никакую Айшу Ступник, — сказал Роман, поднимаясь. — Что ты себе вообразил, на самом деле? Отдыхай, я приду после обеда.

— Эй! — я говорил уже в спину Бутлеру и готов был запустить в него капельницей, если бы мне удалось поднять неожиданно отяжелевшую руку. — Послушай, а как насчет ареста?

— Песах, — сказал Роман от двери. — Пойми ты простую вещь: ты бы все равно пытался покончить с собой, независимо от наших с Липкиным подозрений. Это входит в твою версию?

Не дождавшись ответа, он закрыл за собой дверь.

* * *

Дверь тут же открылась опять, и вошла Рина с огромным пакетом, на котором было выведено число 365. Это был обычный машбировский пакет, призванный напомнить забывчивому покупателю, сколько именно дней в году. Может, машбировские художники имели в виду нечто, не столь банальное, вроде закодированного обращения «Машбир всегда с вами, даже в субботу и праздники», но на меня эти пакеты, с которыми ходила половина Израиля, действовали всегда одинаково: когда мне напоминают о том, что дважды два четыре, я начинаю нервничать и вспоминать, не забыл ли я, уходя из дома, выключить телевизор и газ, и не надел ли рубашку на левую сторону.

Сейчас на мне не было рубашки, и раздражающее действие магического числа свелось к необходимости заново продумать всю версию, иначе — я это ощущал — головная боль и прочие признаки потери здравого рассудка вернутся опять, и тогда мне придется лежать под капельницей всю жизнь. Мысль эта была внутренне противоречивой, но в тот момент меня это не озаботило. Я любил Рину, я хотел, чтобы она сидела рядом и держала меня за руку, и в то же время я мечтал о том, чтобы она ушла и забрала свой пакет, даже если в нем лежат мои любимые шоколадные вафли.

— Вот, — сказала Рина, вытаскивая две килограммовые пачки вафель, — доктор сказал, что это тебе можно и даже полезно.

— Сейчас мне полезно хорошо подумать, — пробормотал я, — и я надеюсь, что это можно.

— Что? — Рина сейчас не понимала никаких слов, если они не относились к описанию моего здоровья, с ней это бывало, я называл это состоянием душевного сосредоточения, когда вести с женой разговоры на отвлеченные темы было бесполезно, а временами даже опасно. Вот в таком же состоянии она и передала Роману найденный флакончик с шипами.

— Рина, — сказал я. — Риночка, я ужасно выгляжу?

Это был верный тон, Рина заявила, что я говорю глупости, выгляжу я замечательно, единственное, что мне сейчас нужно, это отдых, полный покой и…

И я, естественно, немедленно закрыл глаза, приступив к отдыху, настолько полному, что даже на приборах у Леи-Сары наверняка все регистрационные линии застыли как солдаты в строю.

Я слышал, как Рина осторожно раскладывает по полкам в тумбочке принесенную снедь, как она, стараясь не шуметь, проверяет, надежно ли закрыто окно, потом ощутил прикоснование к своей руке, той, куда была вколота игла от капельницы. Наконец едва слышно открылась и, скрипнув, закрылась дверь.

Открыв глаза, я убедился, что остался один.

Теперь можно было подумать.

Итак, версия два. Я вкалываю под лопатку Айши Ступник шип с ядом, хотя память моя утверждает, что укол я сделал в шею. Из этого следует не существование двух миров с двумя жертвами, как это представлялось мне по версии один — нет, из этого следует только то, что мне не следует доверять своей памяти.

Память, услужливо подсказывавшая мне фальшивые воспоминания, была не моей. Память Песаха-два, как я предполагал вначале?

Нет, конечно, это была моя память, чья же еще? Из этого следовало, что я находился под действием какого-то наркотического вещества, разрушавшего реальные представления о событиях и создававшего иные. Этим я мог объяснить и свои ощущения — головную боль, странное поведение желудка и все прочие, сугубо физиологические, отклонения от нормы, которые, ко всему прочему, не позволяли мне сосредоточиться и отгородиться от навязанных представлений о реальности.

Можно ли здоровому человеку такие представления навязать с помощью каких бы то ни было наркотических веществ? Наркотики плюс внушение. Непременно внушение, гипноз или что-то в этом роде, подкрепленное самой современной химией. Недаром первые правильные воспоминания возникли у меня под воздействием другого внушения — когда лечить меня взялся шарлатан от парапсихологии господин Люкимсон.

А почему я уверен, что именно эти, вскрытые Люкимсоном, воспоминания, — правильные?

Потому что от них начала разворачиваться цепочка. Потому что иначе пришлось бы признать, что должен быть еще и третий слой воспоминаний, пока еще даже не распечатанный, и это было слишком сложно для любой версии.

Черт возьми, если бы я мог контролировать собственное восприятие, то еще там, в Орли, пришел бы к мысли о чьем-то вмешательстве в мое сознание. Теперь-то я знал, вспомнил, наконец, и уверен был, что никогда уж не забуду: вот я беру у девушки-регистратора свой проштампованный билет и посадочный талон и слышу, как она говорит, улыбаясь дежурной улыбкой:

— Пожалуйста, по коридору до конца в общий зал, а затем на второй этаж в зал таможенного контроля.

Сказано было с замечательной английской дикцией, которую я так люблю у людей, для которых английский язык — не родной. Наверняка сказано было каждому, и все услышали и поняли, а я услышал, но не воспринял, мои ощущения уже тогда мне не принадлежали полностью, иначе я не стал бы в панике, переходившей в ужас, метаться по залу, как крыса в лабиринте!

Значит, все началось на том банкете, когда я пил вина и коньяки, не разбирая марок, хотя никогда прежде этого не делал. Значит, потом, когда сознание мое впало в сумеречное состояние, меня куда-то отвели и вкололи какой-то наркотик и внушили определенные идеи, и снабдили пресловутым флакончиком с шипами, и я вовсе не ходил в аптеку и не покупал яд… А потом, утром, я перекладывал флакончик с места на место, а отравленный шип прятал в карман, готовил себя к предстоявшей «операции». Действие наркотика и внушения продолжалось, и я действительно жил тогда в альтернативном мире, точнее — в мире виртуальном, созданном, однако, не компьютерной программой для моего развлечения, а химией и внушением для…