Сезон дождей - Илья Штемлер

– Мой дед, брючник Самуил, слыл неплохим человеком. Но когда болел, он считал день потерянным, если не доводил до слез свою невестку, мою мать. По разным пустякам. Такая у него была натура. А после того, как доведет, вновь становился добрейшим стариком. Немощь и бессилие нередко рождают жестокость.

Евсей Наумович прикрыл за собой дверь.

Треньканье колокольчика он услышал на кухне. Оставив чашку с соком, Евсей Наумович торопливо воротился в спальню и приблизился к кровати. Наталья не мигая смотрела в потолок. Подле тощей, как куриная лапка, ее руки лежал колокольчик.

Евсей Наумович вернул его на тумбу.

Наталья молчала.

Он присел на край кровати.

Прошло несколько минут.

– Сейка, – наконец произнесла Наталья. – Мне надо тебе сказать.

– Ну. Я слушаю.

– В опере… было столько, сразу, счастливых людей… здоровых. Я не выдержала, Сейка. Еще та божественная певица. Я не выдержала.

– Понимаю, – пробормотал Евсей Наумович. – Извини. Я вспомнил деда Муню. Но и, вправду, больные люди нередко бывают жестокими в отношении близких. Галя и Андрон так слушали оперу и вдруг домой. Извини.

Евсей Наумович корил себя за пространное объяснение. Не надо было этого касаться, Наталья и так переживала. Но уже сказал. Ничего не поделаешь.

Помолчали.

– Сейка, мне пора уходить.

– Куда уходить? – с размаху не понял Евсей Наумович.

– Вообще уходить. Пора.

– Брось молоть чепуху! – вскричал Евсей Наумович. Он испугался, он уловил в этих словах особый смысл.

Лично для себя. Пока не ясный. Но зловещий и тяжелый. Причину, ради которой она вызвала его сюда.

– Я, Сейка, не поеду в хоспис.

– Какой хоспис, – буркнул Евсей Наумович, все пребывая во власти своего зловещего предчувствия. – Какой там хоспис.

Недели две назад, при очередном отказе очередной хоматейки, Андрон – конечно, не без ведома Гали, – сказал Евсею Наумовичу, что надо попробовать поместить Наталью в пристанище безнадежно больных – хоспис. И надо подыскать подходящий. Он с Галей объездил с десяток заведений, не только в Нью-Йорке, но и в Олбани, и в Элизабете, где размещались комфортабельные хосписы. И сами же их отвергли – слишком далеко, не каждую неделю поедешь проведать. А тут подсказали хоспис неподалеку от Форт Ли. По ту сторону Гудзона, за мостом Вашингтон-бридж. К тому же это учреждение патронировала какая-то богатая еврейская община. Пригласили посмотреть и Евсея Наумовича. Хоспис произвел на него удручающее впечатление. Не само заведение – светлое, большое, сверкающее чистотой. Удручающее впечатление оставили его обитатели. Как раз наступило время обеда. И те, кто не остался в палате, выкатили в своих колясках к специально оборудованным столам. Это был сущий ад. Всю обратную дорогу Евсей Наумович, закрыв глаза, видел перед собой их лица, их фигуры, искореженные болезнью, старостью, одиночеством, ожиданием единственного избавления – ухода из жизни. И тогда, в машине, Евсей Наумович заявил: «Как хотите, но пока я здесь, Наталья будет со мной». Галя и Андрон удрученно молчали – на них тоже хоспис произвел тяжелое впечатление. Наталья встретила их дома каким-то жутким утробным мычанием сквозь стиснутые губы. И взглядом, полным ужаса и мольбы. Оказалось, испанка-волонтерша, которую оставили, за отдельную плату, присмотреть за Натальей, поведала ей, куда отправилось все семейство.

Казалось, Наталья уже забыла о том, что случилось две недели назад, но нет – вспомнила.

– Забудь о хосписе! – повторил Евсей Наумович. – Дура та испанка. Черт знает что тебе наплела. Мы ездили. – Евсей Наумович запнулся, он забыл, чем объясняли тогда Наталье отъезд всего семейства разом.

Наталья слабо шевельнула рукой, прося Евсея Наумовича помолчать. Она сейчас выглядела особенно неважно, какой-то раздавленной.

Евсей Наумович в отчаянии перекинул ногу на ногу и, сцепив замком пальцы, обхватил руками колено. Так, молча, он просидел несколько минут. Казалось, Наталья задремала. Наконец он решил подняться. Но едва разжал пальцы и опустил ногу, как Наталья заговорила, чуть шевеля сухими губами:

– Сейка, я хотела, чтобы ты приехал. И помог мне. – Она вновь умолкла, точно взбиралась на гору и у нее не хватало дыхания.

– В чем помог? – Евсей Наумович замер в ожидании.

– Я не могла это предложить детям… Только ты, Сейка. Ты должен мне помочь.

И едва слышно, через паузы, что тянулись вечность, Наталья рассказала, как в одно из пребываний в больнице, когда она была еще не так плоха, ее соседка по палате, родом с каких-то островов, проговорилась о том, что может достать снадобье, вызывающее глубокий сон, из которого нельзя выйти до самого конца. И Наталья купила это снадобье. И Евсей Наумович должен ей помочь. Только так, чтобы она не знала.

– И что?! Ты всякий раз будешь думать, что я тебе сегодня дал эту мерзость? – усмехнулся Евсей Наумович, еще не осознав до конца серьезность ситуации.

– Не знаю, Сейка. Просто ты единственный, кто должен знать об этом. Как дальше получится, не знаю. Только ты. Поэтому я тебя и ждала. Рано или поздно ребята отдадут меня в хоспис. И я могу их понять. Ты должен мне помочь, Сейка, пока ты здесь. – Наталья прикрыла глаза и, после долгой паузы, добавила: – Я очень виновата перед тобой, Сейка.

– Чем ты виновата? – тяжко обронил Евсей Наумович.

– Виновата, Сейка. Очень. И хочу это забыть. Ты многого не знаешь. Но я очень тебя люблю. Я даже не знала, как я тебя люблю.

– Вот еще. – пробормотал Евсей Наумович.

– Да, Сейка. Я сама не знала. Поняла это здесь, когда видела тебя рядом. Днем и ночью. Я поняла, что ты самый дорогой мне человек. Дороже всех, Сейка, я не лгу. Поэтому ты должен мне помочь ради моей любви. Ты не можешь допустить, чтобы я так мучилась, – Наталья чуть приподняла плечи. – Подними меня, Сейка.

– Поднять?

– Да. Отведи меня в туалет. Я покажу, где спрятала то самое снотворное.

– Не говори глупости! – в голос закричал Евсей Наумович.

Он испугался. То, что еще скрывалось за словами, казалось отдаленным и нереальным, с требованием же Натальи «отвести в туалет» обрело вполне конкретный смысл.

– Никуда я тебя не отведу! – продолжал кричать Евсей Наумович. – Спи!

И он выскочил из спальни.

Евсей Наумович мерил гостиную широкими шагами. От прихожей до балкона и обратно. И так же метались в голове мысли: вразброс, недодумываясь, перехлестывая друг друга в сумбурном движении. О характере Натальи – решительном, жестком, как у покойного ее отца. О жуткой болезни, безысходной и мучительной. В некоторых странах уже узаконена эвтаназия как гуманный и естественный выход. Может, и вправду решиться и помочь ей, ведь она надеется только на него. Но почему?! Или в ее сознании он человек, который способен на подобный шаг? Прес-туп-ный шаг! Рассказать Андрону, Гале?! Нет, нельзя, Наталья права. Это будет самое тяжкое преступление в отношении собственных детей, они никогда ему этого не простят. Значит, ему одному нести этот груз? Неужели он готов?! А может быть, Наталью обманули, это просто снотворное, возможно, более крепкое, чем прочие, но снотворное. После приема которого ничего страшного не произойдет.