Произведение в алом - Густав Майринк

Засим следствием имело быть установлено, что при обнаружении тела вышеозначенного Карла Цотманна в заднем кармане брюк потерпевшего была найдена записная книжка, в коей сей несчастный, предположительно за несколько дней до своей трагической кончины, собственной, уже слабеющей рукой начертал весьма обстоятельные ремарки, проливающие свет на состав преступления и в существенной мере облегчающие имперско-ко-ролевским органам поимку злокозненного убийцы.

Вследствие всего вышеизложенного и на основании найденных на теле убиенного Цотманна записей, выражающих последнюю волю покойного, верховная имперско-королевская прокуратура, согласно соответствующему параграфу законоуложения о наказаниях, имеет сделать заявление о том, что главным подозреваемым по вверенному ей уголовному делу отныне следует считать находящегося в бегах Лойзу Квасничку, и постановляет: все следственные действия, учиненные в отношении некоего Атанасиуса Перната, резчика по камню, прекратить и незамедлительно освободить оного, как персону невиновную, от предварительного заключения.

Прага, июль. Заверено: доктор юриспруденции барон фон Ляйзетретер».

Земля ушла у меня из-под ног, и я на минуту лишился сознания.

Очнувшись, я обнаружил себя сидящим на стуле, надзиратель благодушно похлопывал меня по плечу, а писарь, сохранявший полнейшую невозмутимость, засунул себе в нос понюшку табаку, чихнул и величественно изрек:

- Оглашение судебного определения было отсрочено на столь долгое время по причине того, что ваше имя, милостивый государь, начинается на «Пэ-э-э»... - с несказанным удовольствием проблеял он, потом важно огладил свою жидкую козлиную бороденку и закончил фразу: - ...и, натурально, имеет место быть ближе к концу алфавитного... бэ-э-э... списка...

После небольшой паузы эта канцелярская душа извлекла из папки еще одну бумагу и торжественно зачитала:

- «Сим документом Атанасиус Пернат, резчик по камню, официально ставится в известность, что, согласно завещанию студента медицины Иннокентия Харузека, ушедшего из жизни в мае сего года, ему отходит по наследству третья часть всего имущества покойного. Для вступления в права законного наследования означенному юридическому лицу надлежит скрепить своей подписью сей документ, в подтверждение того, что оно было надлежащим образом ознакомлено с содержанием настоящего протокола».

Произнося последние слова, писарь обмакнул перо в чернила и принялся марать бумагу какими-то неудобочитаемыми каракулями.

«Самое время ему заблеять», - невольно подумал я, но - о чудо! - этого почему-то не случилось.

- Иннокентий Харузек... - машинально пробормотал я с отсутствующим видом.

Склонившись к самому моему уху, надзиратель взволнованно прошептал:

- Накануне своей смерти он заходил ко мне... ну, доктор Харузек то есть... справлялся о вас, выспрашивал все, что вы да как, особливо о здравии вашем беспокоился, а сам - господи, и в чем душа только держится! В гроб краше кладут... Ну а

напоследок грустно так глянул на меня и велел вам низко-низко кланяться... Сами понимаете, пан, тогда я не мог передать вам этого. Строжайше запрещено. Ох и смерть он себе, болезный, удумал! Сам себя жизни лишил... И как!.. Его нашли на кладбище уже мертвым... Ничком лежал на могиле новопреставленного Аарона Вассертрума... Подумать только, выкопал в насыпи две глубокие ямы, навроде маленьких колодцев, вскрыл на запястьях вены и по самые плечи запустил руки в эти земляные дыры. Так и истек кровью. Говорят, не в себе был... Бедный доктор Хар...

Писарь шумно отодвинул стул и ткнул мне в руки перо.

Когда я, оглушенный обрушившимся на меня горем, машинально поставил на документе свою подпись, он приосанился, гордо расправил плечи и, подражая барственному тону своего титулованного патрона, небрежно бросил:

- Надзиратель, уведите подслед... проводите этого господина...

Казалось, прошла целая вечность, но все повторилось с какой-то жутковатой, почти издевательской точностью: вновь в пропахшем кухонным смрадом вестибюле сидел заросший дремучей бородой служака, как и тогда, в день моего ареста, он был при сабле, в форменном мундире, фуражке и все в тех же не по росту длинных подштанниках, подвязанных тесемочками чуть повыше тощих синеватых лодыжек; неспешно поднявшись, доблестный страж отставил зажатую меж колен мельницу, в которой с похвальным усердием молол кофейные зерна, и, окинув меня равнодушным взглядом, не счел нужным на сей раз обыскивать мои карманы - просто вернул мне мои драгоценные камни, бумажник с десятью гульденами, пальто и... и даже не поинтересовался на предмет наличия у меня каких-либо паразитов...

Потом я очутился на улице.

Не знаю, сколько прошло времени, когда до меня наконец дошло, что я волен идти, куда мне заблагорассудится... На все четыре стороны!

Мириам! Мириам! Вот и пробил час нашей встречи! Усилием воли я подавил рвущийся из груди восторженный крик.

Похоже, была уже глубокая ночь. Полная луна тускло мерцала в туманной пелене, подобно плохо вымытой латунной тюремной миске.

Покрытая толстым слоем вязкой грязи, мостовая так таинственно и многообещающе серебрилась в льющемся с поднебесья волшебном сиянии, что казалось, непременно приведет меня к счастью...

А вот и дрожки! Своим опущенным верхом поразительно напоминая какое-то допотопное чудовище с надломанными перепончатыми крылами, они зачаровано выплыли из тумана... Но боже мой, как невыносимо медленно, будто на последнем издыхании, полз этот немощный птерозавр!

Нетерпеливо махнув рукой в сторону призрачной колесницы, я пошел навстречу, не чуя под собой ног - колени мои подгибались, я совсем разучился ходить и шатался, с трудом передвигая непослушные ступни, онемевшие, как у человека с больным позвоночником...

- Извозчик, гоните что есть мочи на Ханпасгассе, семь! Любезнейший, вы меня поняли?.. Ханпасгассе, семь...

Едва тронувшись с места, дрожки остановились.

- Ханпасгассе, пан?

- Да, да, только быстро.

Колымага, натужно скрипя всеми своими доисторическими суставами, нехотя двинулась дальше, но вновь, не проехав и двух домов, встала как вкопанная.

- Силы небесные, ну что еще там?

- Ханпасгассе, пан?

- Да, да, да. Хан-пас-гассе, семь.

- Звиняйте, пан, а тока в Ханпасгассе никак не можно.

- О господи, почему?

- А тама, пан, вся мостовая перерытая. Ассиза... ассегна... тьфу, черт!., ассензация, грят... Одно слово, дерьмо из жидовского гадюшника выгребают...

- Ладно, подвезите меня как можно ближе к этому переулку, только, пожалуйста, побыстрее.