Олигархи. Богатство и власть в новой России - Дэвид Хоффман

Шахновский рассказывал мне, что документ был составлен на бумаге очень простым языком и неоднократно редактировался. “В него вносились исправления, кто-то подписывал его, кто-то редактировал, — вспоминал он. — Такой документ существовал, это точно, но поскольку он был очень аморфным, нельзя сказать, что его все приняли и стали следовать ему. Он был подписан”.

“Думаю, что они нарушили договоренность, как только вышли за ворота здания”, — сказал Виноградов. Он был прав, и в последующие годы все они вступали в ожесточенные конфликты друг с другом. Они нарушали обещания и использовали правоохранительные органы и СМИ для нападок друг для друга.

Но все же Шахновский положил чему-то начало. Участники встречи на Воробьевых горах приумножили свои миллионы, и их маленькое тихое сообщество позже превратилось в нечто гораздо большее, чем дискуссионный клуб, придуманный Шахновским. Это было началом отчаянной попытки, намного более дерзкой, чем мог представить себе Шахновский, захватить власть в стране.

Члены клуба на Воробьевых горах встречались регулярно один раз в две недели в особняке с видом на реку. Окруженный деревьями особняк отделяла от улицы длинная подъездная дорога и полностью скрывала от глаз внушительная каменная стена. Это было идеальное убежище, находившееся за охраняемыми воротами, одно из множества расположенных в этом районе зданий, принадлежавших городу. Предприниматели приезжали в семь часов вечера и после аперитива садились ужинать. Они разговаривали до позднего вечера, когда расстилавшийся перед ними до самого горизонта город превращался в море сверкающих огней. Первая встреча произошла в сентябре 1994 года, а последняя — осенью 1995 года, но позже клуб возродился в другом месте и в другое время, еще на два года.

С первых встреч предприниматели безуспешно искали себе политического покровителя. Кремль Ельцина был раздроблен на соперничающие группировки. Черномырдин, полнолицый косноязычный премьер-министр, был типичным советским директором завода и едва ли подходил для этой роли. Ни один из молодых экономистов-реформаторов вроде Гайдара и Чубайса не был достаточно заметным, опытным или влиятельным для того, чтобы встать во главе честолюбивой новой элиты. Перспектива, открывавшаяся с Воробьевых гор, как позже вспоминал один из участников, была “совершенно безрадостной”{315}.

Однажды вечером Шахновский предложил Лужкову встретиться с ними. По словам Шахновского, клуб размышлял над тем, может ли Лужков стать их знаменосцем. “Эти люди были готовы сделать ставку на него, — рассказывал он, — были готовы видеть в нем человека, который будет представлять их интересы в политических кругах”. Но попытка оказалась неудачной. На первой же встрече стало очевидно, что они говорят на разных языках. Пятидесятивосьмилетний Лужков проделал часть пути к рыночной экономике, но с подозрением относился к молодым предпринимателям, считая их спекулянтами и аферистами, представителями, как он выражался, “паразитического” капитализма. У него сохранились инстинкты управленца, сформировавшегося в советскую эпоху, он был хозяином. А молодые банкиры-промышленники, большинство из которых были на двадцать лет моложе Лужкова, отличались цинизмом и честолюбием. Они никогда не руководили заводами, однако больше, чем Лужков, знали о том, как играть на обменных курсах рубля и доллара и перемещать свой выигрыш в офшорные зоны. По крайней мере двое из молодых магнатов, Смоленский и Ходорковский, давно, еще во время перестройки, обращались к Лужкову за лицензиями для своих кооперативов. Возможно, тогда у них были какие-то общие взгляды, но не сейчас.

Смоленский вспоминал, что Лужков сразу же настроил магнатов против себя, взяв с собой двух своих заместителей, Владимира Ресина и Бориса Никольского. Смоленский видел, что люди Лужкова сделаны из того же теста, что и сам мэр: люди старой закваски, неспособные угнаться за прыткими финансистами. “Неликвидный товар”, — усмехнулся, вспоминая об этом, Смоленский. Смоленский вспомнил, что один из молодых предпринимателей сказал Лужкову: “Юрий Михайлович, вы хотите, чтобы мы вложили капитал в Москву? Вы роете яму на Манежной площади (работы тогда только начались). Мы считаем, что это неэффективный проект”. Другими словами, он приносил убытки.

“Я копал и буду копать! — упрямо ответил Лужков. — И вы мне не указывайте, мне не нужны ваши советы на этот счет”.

“Прекрасно, — ответил предприниматель. — Вам решать, Юрий Михайлович”.

Молодые банкиры чувствовали себя новоявленными хозяевами вселенной. Они не хотели, чтобы ими командовали. Лужков, однако, не мог согласиться ни на что другое. Он был хозяином. Он решал, где копать, даже если начал копать только для того, чтобы прекратить митинг протеста. Рытье котлована отражало его образ мышления, а его модель капитализма вращалась вокруг центральной роли, которую он играл.

“Лужков прибыл на эту встречу прежде всего как хозяин, считавший, что он намного мудрее и дальновиднее людей, сидевших за столом, — вспоминал Шахновский. — И он говорил с этими людьми не как с партнерами. Нет. Он говорил с ними, глядя сверху вниз, и это было очень заметно. Он читал им лекцию, давал им советы, но не беседовал с ними”.

Березовский был потрясен тем, что Лужков сказал магнатам. Березовский считал, что большой капитал должен говорить правительству, что делать, а не наоборот. “Мы просто разбежались от него, — рассказывал Смоленский, вспоминая итог встречи с Лужковым. — Мы были московскими банкирами, и он потерял нас”.

Шахновский хотел привлечь внимание клуба к ситуации в целом, но все испортил Березовский, привнесший в клуб те самые сделки, обойтись без которых надеялся Шахновский. Березовский оставался тем же сгустком энергии, каким он, по отзывам друзей, был и прежде. Осенью 1994 года он вышел на новую орбиту замыслов и планов. Пока другие члены клуба продолжали обсуждать, кто из политиков может стать покровителем большого капитала, Березовский начал действовать. Он не разменивался по мелочам: Березовскому был нужен Борис Ельцин.

Автомобильный бизнес оказался для Березовский прибыльным и опасным занятием. В 1994 году, когда начались встречи членов клуба, ЛогоВАЗ был не только самым крупным в России агентством по продаже “жигулей”. Он продавал и “мерседесы”, “хонды”, “шевроле”, “крайслеры”, “вольво”, а на подходе были автомобили “дэу”. Рекламные щиты с белосиней эмблемой ЛогоВАЗа стояли на главных магистралях, ведущих в Москву. В отчете ЛогоВАЗа, посвященном маркетинговой стратегии компании, говорилось, что если в 1993 году только семь человек из десяти знали, что такое ЛогоВАЗ, то уже в 1994 году десять человек из десяти знали, какой репутацией пользуется эта компания в автомобильном бизнесе. За двенадцать месяцев до середины 1994 года ЛогоВАЗ израсходовал на рекламу и связи с общественностью 1,2 миллиона долларов. Большое внимание привлекали к компании ежегодные выставки автомобилей, проводившиеся в Москве в августе. Кроме того, Березовский выступал в качестве спонсора ежегодной премии “Триумф” в области искусства, фонд которой составлял 100 тысяч долларов{316}.

Но автомобильный бизнес имел и теневую сторону, он словно магнит притягивал к себе преступные группировки. Москва стала полем сражения для банд, боровшихся за контроль над торговлей автомобилями. В конце 1993 года был момент, когда Березовский сбежал из Москвы в Израиль и получил там гражданство{317}. Очевидно, он скрывался от бандитов. Во главе одной из враждовавших в Москве банд стояли чеченцы, известные своей жестокостью, второй была солнцевская преступная группировка, состоявшая из лиц славянских национальностей и получившая свое название по названию района на юго-западе Москвы. В сентябре 1993 года офисы ЛогоВАЗа трижды подвергались нападению, а его автомобильные салоны забрасывали гранатами{318}.