Избранник Ворона - Дмитрий Вересов

Действительно, почему нашему дорогому и любимому Бормотухе — Пять Звездочек, величайшему классику современности, до сих пор не вручена Большая золотая медаль за красоту? За что только его челядь оклады и пайки получает? Ведь с ног до головы увешали деда орденами и медалями, будто елку новогоднюю, каких только новых наград не напридумывали — а до такой очевидной вещи не дотумкали, самому намекать приходится. Почему какой-то полусумасшедшей старухе можно с такой медалью разгуливать, отобрав ее у собственной собаки колли, а величайшему гению всех времен и народов нельзя? Отлить бы из чистого золота, пудика этак два — и на шею. А сзади, для равновесия — особо учрежденный орден «Отец-Героин», и чтобы бриллиантиков в этом ордене было по числу благодарных детушек, обитателей мирового социалистического лагеря…

«Ох, хочу бабу!» — подумал вдруг Нил. Его желание было услышано наверху, однако поскольку земными делами там ведает не самый толковый И.О., обратная связь, как всегда, сработала со сбоем. В тот день ею общества страстно возжелали сразу три женщины. Но — это были заведующая кафедрой, парторг и профорг. Малый треугольник макбетовских ведьм.

— Неправильно заполнен индивидуальный план, — стучала зубными протезами заведующая. — Вертикаль не сходится с горизонталью. Пересчитать и сдать в недельный срок. А в десятидневный срок жду от вас восемнадцать страниц методических указаний согласно плану учебно-методической работы.

— Общественная работа совсем запущена, — завывала парторг. — Вы у нас военно-патриотический сектор. А где стенгазета ко Дню советской армии? Где встречи с ветеранами? Почему никто не охвачен военно-техническими секциями?

— С вас три рубля на юбилей кафедры, рубль пятьдесят в Фонд мира, пять рублей на Восьмое марта и тридцать копеек на орграсходы, — хрюкала профорг. — И еще, от кафедры требуется номер на институтский праздничный вечер.

«История моей жизни, — подумал Нил. — Нет таких подмостков, куда бы не вытащила меня энергия активисток. Хочешь жить спокойно — ничего не умей».

— Ничем не могу помочь, — сказал он профоргу. — У меня, видите ли, методические указания.

Не говоря уж о военно-технических ветеранах. К тому же по весне левая кисть отнимается — спасу нет.

В доказательство он слабо пошевелил пальцами.

— А вокал? — спросила профорг. — Голосовые связки не отнимаются? Петь сможете?

— Хором?

— Зачем хором? Хором не надо. Дуэтом. — Если только с вами. Со сцены мы будем классно смотреться вдвоем.

— Скажете тоже! — Профсоюзная кикимора смущенно поправила тугой синтетический парик. — У нас есть другая кандидатура.

— Кто же?

— Стажер-исследователь, — подхватила эстафету партийная баба-яга. — Занимается биомедицинской электроникой, но закреплена за нашей кафедрой.

— Почему?

— Потому что иностранка. Француженка, между прочим. Как узнала, что в нашей стране отмечается Международный женский день, сама вызвалась выступить. Не то, что некоторые, которых тридцать раз упрашивать надо.

Баба-яга выразительно посмотрела на Нила. Он пожал плечами.

— Так а я разве возражаю? Пусть выступает. Заодно и кафедру прикроет.

— Ты не понял, Баренцев! Повторяю, человек из капстраны. При нынешней сложной международной обстановке каждое подобное выступление есть событие политическое, мощный удар по силам мирровой реакции, развязавшей против нашей страны гнусную клеветническую кампанию, достойная отповедь всяким там рейганам и тэтчерам. Не исключено, что выступление мадам Дерьян будет транслироваться по телевидению… Баренцев, я не сказала ничего смешного! Да, возможно у нашей гостьи армянские корни, но это еще не повод ржать, как курица!

— Извините… — просипел Нил, вновь давясь от смеха.

Армянских, говорите, кровей? Мадам Дерьян. Сеньора Де Нада. Барышня Не-За-Что. Или Из-Ничего. Фрау фон Ниманд… Ах, мерси вас — что вы, что вы, де рьян!..

— Но я так и не понял, с какой стати я должен петь с ней дуэтом.

— Потому, Нил Романович, что в противном случае вся идея может оказаться дискредитированной, — вмешалась главная ведьма-заведующая, и стеклышки ее очков зловеще блеснули.

Да уж, могу себе представить!

— Дело в том, что наша французская гостья совершенно не умеет петь! — закончила заведующая.

— Ни голоса, ни слуха, — подхватила парторг.

— Но указывать на это недипломатично, — вставила профорг.

— Она желает петь!

— Но репертуар! Наслушалась в эмигрантских кабаках!

— А до концерта всего неделя!

— Надо что-то делать! Баренцев, ты обязан!

— А если мы разучим хорошую песню военных лет, это зачтется как военно-патриотическая работа?

Нил в упор посмотрел на парторга. Та сморщилась, но кивнула.

— Подготовка потребует известного времени, — продолжил он. — Так, когда, вы говорите, надо сдать методичку?

И перевел взгляд на заведующую. Та вздохнула.

— Через месяц… Современный у вас подход, Нил Романович.

— А что остается? Кто меня представит мадам Дерьян?..

* * *

Кое-как проведя занятие, он задержался в пустой аудитории — хотелось хоть немного побыть наедине со своими мыслями.

Француженка. Parbleu! Cent mille diables!<Черт побери! Сто тысяч чертей! (фр.)> Он в жизни не знал ни одной француженки. Разве что Шарлоту Гавриловну, но та была такая старая и уродливая, что и француженкой-то считаться не могла. Интересно, какова эта? Воображение вылепило образ этакой среднестатистической парижской дамочки, вертлявой курносенькой брюнетки, личиком и ужимками похожей немного на Мирей Матье, немного — на обезьянку из мультфильма «Тридцать восемь попугаев». Бонжур, мадам, аншантэ де фэр вотр конессанс…<Счастлив с вами познакомиться (фр.)> Или как там еще по-ихнему полагается? Надо бы повспоминать…

— Виниль?

— Что? — Он поднял голову, недовольный тем, что кто-то нарушил его уединение.

— Ви Ниль Баренсеф? — повторила девушка. — Мне сказаль, что ви будет мне помогайть. Мой имя Сесиль Дерьян.

Он вгляделся в нее — и почувствовал себя обманутым. Она была такая… такая никакая. Истинная Дерьян. Бесцветная, словно вырезанная из бумаги. Маленькие глазки неопределенного цвета, маленький носик неопределенной формы, аккуратно постриженные волосики, серый костюмчик неопределенного фасона. Не за что зацепиться взгляду, нечего оставить в памяти, нечего потом, описать. Француженка? Могла бы с тем же успехом быть шведкой, эстонкой, белорусской, удмурткой…

Она смотрела ему в переносицу. Пристально, не улыбаясь.

— Счастлив познакомиться с вами, мадам Дерьян, — опомнился он.

— Мадемуазель. Зовите меня Сесиль.