Повелитель теней - Нейл Оливер

– Это воля Бога! – заявил Мехмед, к которому наконец-то вернулся дар речи. – Его воля!

А по ту сторону стены, под Влахернским дворцом, земля содрогнулась, и один мир, похоже, исчез в тот момент, когда появился другой. Даже искалеченный юноша, который не видел ни двуглавой птицы, ни ярких языков пламени, вырвавшихся из стволов сотни бомбард, почувствовал, что порядок вещей изменился.

Артиллерийские орудия султана пустили перед собой волну, от которой вздрогнуло каждое сердце на дюжину миль вокруг. Помимо дрожи и вопреки ей, принц Константин почувствовал кое-что еще – совсем другую вибрацию, которая была древнее и которая волновала юношу и привлекала к себе его внимание больше, чем любое дело рук человеческих.

Джон Грант заметно устал, оказавшись в центре всеобщего внимания.

С того момента, как он отличился на площади, поймав упавшую с неба кость, он постоянно чувствовал на себе чьи-то взгляды. Первые день или два ему это даже нравилось, и он держался величественно, следя не только за каждым своим движением, но и за выражением лица.

Чуть позже Ленья сказала юноше, что ему еще придется пожалеть, что он стал главным героем подобного зрелища. И она оказалась права, хотя в глубине души та сцена произвела на нее не меньше впечатления, чем на всех остальных, кто ее видел.

Кстати, в первые секунды после того, как птицы начали подниматься в воздух и полетели прочь от воинов, все еще продолжая драться за обладание добычей, Джону Гранту не довелось насладиться своей внезапной славой. Как только гигантские каменные ядра обрушились на укрепления города, император приказал привести лошадей и поехал в сторону дворца и стены в сопровождении Джустиниани и своих ближайших помощников. Остальные из прибывшего подкрепления отправились дальше по городу там, где у них получалось проехать или пройти. Из ближайших кварталов были доставлены повозки и тележки, с благодарностью принятые от тех, кто предложил их сам, или же взятые силой у тех, кто не очень-то желал с ними расставаться. Оружие и прочее оснащение, привезенные подкреплением, были со всей поспешностью доставлены туда, где в них больше всего нуждались, – на стены, обращенные к суше.

Обстрел, начавшись, продолжался непрерывно, словно рукотворное извержение вулкана. Земля дрожала, в воздухе чувствовался сильный неприятный запах сгоревшего пороха, с неба падали камни – так, как будто уже наступил Судный день.

Сквозь грохот выстрелов пробивались совсем другие звуки – звуки голосов сотен и тысяч людей, кричащих от страха и отчаяния.

А ведь были же предвестники беды! За несколько дней и даже недель до появления турок было замечено немало дурных знамений. До того, как прозвучал громогласный хор бомбард султана Мехмеда, сама земля напрягла свою ноющую спину и устроила толчки под городом, от которых повалились статуи, разбились окна и образовались трещины в стенах.

Даже весна – и та умудрилась разочаровать жителей Константинополя: они в такое время года вполне могли рассчитывать на ясное небо и теплый воздух, но вместо этого над Босфором повис густой туман, а затем выпал снег.

Несмотря на то что Джон Грант оказался преисполнен новым для него ощущением уверенности в правильности своих поступков и утвердился в мысли, что он прибыл в надлежащее место и как раз в надлежащее время, юноша тем не менее чувствовал такой же всепоглощающий страх, что и население города. Жители, которые испытывали необходимость в том, чтобы ясно видеть небеса, почувствовали, что на них, наоборот, упала тень. Отчаянно нуждаясь в глотке чистого, свежего воздуха, люди ощущали себя так, как будто они оказались внутри кастрюли, которую вот-вот накроют крышкой. Джон Грант украдкой поглядывал на Ленью, и выражение ее лица, когда она глазела по сторонам, убеждало его в том, что и она тоже замечает все это.

Больше всего его тревожили бомбарды. Ему вообще-то уже не раз приходилось находиться рядом с подобными хитроумными изобретениями, но тогда они почти не вызывали у него страха. Находясь рядом с Бадром, он часто слышал грохот их выстрелов и видел, как вылетевшие из них ядра ударяют в обстреливаемые укрепления. Мавр, будучи невысокого мнения об этих орудиях, отзывался о бомбардах презрительно, ибо считал, что они просто производят много шума, не более того.

– От них больше неприятностей, чем толку, – сказал он. – Они такие тяжелые, что их очень трудно перемещать… такие громоздкие, что из них почти невозможно прицелиться с приемлемой точностью. По моему мнению, они представляют больше опасности для тех бедняг, которые их обслуживают, чем для тех, по кому из них стреляют.

Джон Грант с этим соглашался и испытывал неизмеримо больше уважения к лучникам – таким, как Ангус Армстронг, – и к воинам, умеющим хорошо орудовать мечом и ножом. Однако эти новые бомбарды Мехмеда и его османов представляли собой нечто совершенно иное. Джон Грант никогда раньше даже и не слышал о таких орудиях, как те, что недавно прибыли к стенам Константинополя. Ему всегда втолковывали, что збмки и города, окруженные каменными стенами, являются неприступными, и он, как и любой другой воин, знал, что кучка толковых воинов, защищенных высокими каменными стенами, может не очень-то бояться сотен и даже тысяч врагов, штурмующих подобные оборонительные сооружения.

Теперь же, насколько он понимал, ситуация изменилась. Он собственными глазами видел, как огромные каменные ядра проходят сквозь здания, – словно иголка сквозь материю. Хуже того, ему довелось стать свидетелем страшного зрелища: как под градом этих ядер обрушились целые секции легендарной стены Константинополя.

Раньше Джон Грант думал, что у него в этом городе будет немало свободного времени. Он осознавал, что едет не куда-нибудь, а на войну, причем в самое ее сердце, однако был уверен, что бояться ему почти нечего. Он доверял своим навыкам и умениям и полагался на свои органы чувств. Ему надлежало найти дочь Бадра, и он не сомневался, что стены Великого Города защитят ее достаточно хорошо, по крайней мере до того момента, когда он найдет ее и познакомится с ней. Теперь же неожиданно для себя он понял, что времени у него не так уж и много, а может быть, и вовсе не осталось.

И сообщил ему об этом не «толчок», а его собственные глаза.

Многие из прибывших в Константинополь генуэзских воинов уже бывали в этом городе раньше и потому отправились уверенной походкой по знакомому маршруту, на котором безопасные причалы бухты Золотой Рог всегда находились к востоку от них и по их правую руку. Они торопились и иногда переходили на легкий бег.

Во всех церквях города постоянно звонили в колокола, и Джон Грант невольно удивился, почему население, оказавшееся в осаде, было больше склонно молиться, чем вставать на защиту своего города с оружием в руках.

– Лучше бы меньше стояли на коленях и больше на ногах с мечами в руках, – сказал он Ленье. – Бадр говорил, что Бог любит воина, и я ему верю.

Идя по улицам Константинополя, они видели невеселую картину постепенного упадка и запустения. Но больше всего Джона Гранта поразило царящее в городе отчаяние. Там и сям виднелись большие здания, которые являлись свидетельством былой славы, но даже в них ощущалась ветхость и заброшенность. Пустыри в Константинополе встречались не реже, чем застроенные участки, и на этих пустырях, заросших буйной растительностью, повсюду виднелись развалины – не желающие исчезать с поверхности земли остатки того, что здесь когда-то было.