Шолох. Академия Буря - Антонина Крейн

Тис поперхнулась собственным именем. Потом изумленно обернулась, и Хлестовски виновато развел руками, мол, что уж поделать.

Воцарилась немая сцена длиной в долгое переглядывание.

– И вообще все знаете… знаешь? – подозрительно уточнила Тисса, поправив очки.

– Все! Ишь!.. – сторож-мастер-количеств всплеснул руками. – «Вообще все» не знаю. А вот все, что ты мне рассказывала, – да. И оно отныне будет под надежной охраной вот тут, – Хлестовски демонстративно постучал по грудине. – И никуда оттуда не денется.

Тис якобы вежливо дернула уголком рта. Глаза у нее потемнели. На мгновение Стэна охватила паника: «А она меня обратно щас не трансформирует, часом, – из соображений безопасности? Никак я зря признался?»

Но Хлестовски заставил себя вспомнить, что он – мужественный потомок островных рыбаков, бесшумный ночной оборотень, жмых побери, и негоже ему бояться какой-то распоясавшейся аристократки.

Поэтому Стэн, гордо задрав подбородок, сказал:

– И, если что, я мог от тебя убежать на своих «худосочных лапках». В любой момент!

Тисса приподняла одну бровь.

– Если бы совсем туго было – выпрыгнул бы в окно, – упрямо не сдавался Стэн.

– Но ты не выпрыгнул? – на полном серьезе уточнила адептка.

– Даже из коробки не вылез! – похвастался (не пойми перед кем) Хлестовски.

И тотчас озабоченно уставился на грязный дневник профессора Фоскаша, лежавший рядом с вышеупомянутой жестянкой из-под печенья. Как же так вышло, что он нашелся у леди-ректора?..

– Госпожа Тисса, мне нужно сейчас отправиться к госпоже Элайяне и прояснить с ней один вопрос, – насупился оборотень. – Но сначала скажи мне: чем ты собираешься заниматься после окончания Бури?

Винтервилль удивленно моргнула.

– Не знаю, – сказала она. – Я не думала об этом.

– Так оставайся у нас! – щедро предложил Стэн.

– Зачем? – опешила Тисса.

Хлестовски крякнул: каждую-то мелочь надо объяснять этим фифочкам… Потом он демонстративно поднял руку и стал загибать пальцы.

– Во-первых, твоя мечта насчет чтения проповедей. Здесь ты можешь упражняться на рыбаках абсолютно свободно, тебя даже некому будет отругать. Сама знаешь: народ у нас нерелигиозный, непатриархальный, церкви так вообще ни одной на острове нет – твоему отцу никто не донесет на женское своенравие. Рассказывай островитянам что угодно в рамках морали, упражняйся, развивайся, накапливай опыт. Предупреди только, где и когда – а я тебе подгоню публику, я тут всех знаю, я же местный. Во-вторых, письменная проповедническая деятельность… Я выделю тебе место в библиотеке, закажу нужные книги: ты сможешь отточить навыки богословских эссе – писать их здесь, а потом рассылать в материковые газеты под каким-нибудь приятным псевдонимом. Все – в копилку, все – в опыт. В-третьих, ты же можешь преподавать, Тисса! Твой голос – волшебный голос – как нельзя лучше подходит для чтения лекций. Адептов ведь тоже важно и увлечь, и подсказать, и направить на путь истинный. Да и леди-ректор наверняка не откажется от такой стажерки: ты можешь ей помогать вместо птицы иррин, а потом, авось она вообще тебе частично пары отдаст, сама сможет административными задачами заняться. И да, птицы иррин, точно! Я отведу тебя в их рощу – это на самом севере острова, они там живут в таких огромных гнездах, под водопадами, и упражняются в пении по утрам. Завораживающее зрелище – в прямом смысле слова.

– А туда-то мне зачем? – совсем обалдела Тисса.

Кажется, Стэн Хлестовски толкал сейчас самый длинный монолог за всю свою жизнь. Отрывался за птичьи будни.

И самый воодушевленный монолог тоже… Убедительный. До пепла убедительный, д’гарр побери.

– Так ты сама что та волшебная птица! – Стэн с жаром подался вперед, потом смутился и потупил взгляд. – Научишься петь у них. Вон, мастер Берти на виолончели их песнь разучил, а ты голосом вообще потрясающе сможешь. Будешь потом музыкальные концерты в церквах устраивать.

– Зомбировать паству? – с сомнением протянула Тисса.

– Ишь, зомбировать!.. Вдохновлять. В общем, это, того, ты как… Останешься, а? – желтые глаза Стэна под зеленой корочкой грязи вели на мотив маяка.

Винтервилль моргнула.

Еще ни разу за всю ее жизнь никто не предлагал ей где-то остаться. Чтоб вот так – с размахом. С грандиозными планами, до одури наивными – по столичным меркам.

До одури ободряющими.

У нее ведь и впрямь нет плана, а до выпуска – меньше года.

– Мне надо подумать, – замешкалась Тисса.

И Стэн просиял: в его оптимистичном мире отсутствие «нет» означало «да».

Иногда так удобно быть Стэном Хлестовски!

– Тогда об этом я тоже с ректором сейчас поговорю. Закину сети, – решительно кивнул Стэн и взял со стола дневник Фоскаша.

Уже на пороге хижины он обернулся:

– Тисса, а где мой оберег? В виде рябины?

– Ну… – девушка покраснела, вспомнив, как бурно среагировала на инсинуации от Моргана Гарвуса. – Я… Потеряла его.

Д’гарр, он сейчас возьмет все свои слова и идеи обратно. Д’гарр.

Д’гарр. Д`гарр!!!

– Хм. Ну ладно, – Стэн пожал плечами и широко улыбнулся. – Сделаем другой! А когда я пойду за ним к шаману, то заодно и тебя представлю.

И библиотекарь, довольный до жути, ушел по-оборотничьи бесшумно. За ним тянулись зеленые отпечатки и легкий запах зелья.

Оставшись одна, Тисса сглотнула, упала на стул и рукою прижала сердце.

Боги-хранители… Что это оно так бьется? Это вообще нормально?

* * *

Берти Голден-Халла зашел в главный холл академии. Там было тихо и пусто – все снова на парах. Скользнул взглядом по расписанию: ага, у Эл сейчас третий курс на зельях.

Сыщик прямиком отправился к ректорскому кабинету. Он все-таки на всякий случай постучался, потом посмотрел в замочную скважину, предварительно «сщелкнув» с нее антивзгляд-проклятие, и уже по-хозяйски заковырял в замке пружинкой, выдернутой из рыжего хвоста.

Хорошо быть патлатым – есть куда распихать отмычки без лишних подозрений. Шпилька и шпилька, а что? У него с языка не меньше таких срывается.

Вскоре Голден-Халла был внутри. Он не стал закрывать за собой дверь: с лестницы ее не видно, зато из кабинета лестницу – вернее, скрип ступеней – слышно.

Берти хрустнул пальцами и направился прямиком к самому большому сейфу, спрятанному – ох банальщина! – за картиной.

Вообще у Элайяны в комнате было семь тайников, и все очень секретные – по идее. Голден-Халла никогда раньше о них намеренно не думал, потому что это было сутью их отношений: он не применяет на эльфийке свои «штучки». Доверяет.