Центурион - Саймон Скэрроу

— В самом деле? Но кто их нам после этого даст?

Нависла тяжелая тишина, пока два военачальника — старший и помладше чином — ели друг друга глазами. Наконец Лонгин смиренно развел на столе ладони.

— Это вопрос иного времени. Об этом не сейчас. Мы там, где мы есть, господа, и нам нужно, как говорится, двигаться отсюда дальше. Мне нужен выход из нашего непростого положения, а не жалобы на него.

Амаций на своем стуле со вздохом как будто просел, а проконсул еще раз окинул взглядом палатку:

— Ну что? Есть ли еще какие-то соображения?

Катон, пожевав губу, встал и прокашлялся. Макрон, покосившись на друга снизу, подпер ладонями щеки и беспомощно уставился меж своих калиг в землю, буркнув при этом:

— Ну вот, опять пошло-поехало…

— Префект Катон? Говори.

Все головы дружно повернулись к молодому префекту, который не без усилия сохранил хладнокровие и сдержал бег мыслей, в которых сейчас рисовался близлежащий участок дороги и примыкающий к ней пейзаж. А также то, чего можно достичь в оставшиеся ночные часы.

— Думаю, господин проконсул, с парфянами еще можно и поквитаться. Расклад рискованный, но риск этот не намного губительней того, который нам уже и так предстоит. Хитрость, собственно, в том, как суметь обуздать их конницу. Для этого нам нужен подходящий характер местности, ну и… кое-что из наших запасников.

Катон примолк; до него вдруг дошло, что вокруг сидят куда более старые и во многом более опытные офицеры, чем он. Его задумку они могут просто поднять на смех, но, опять же, это может оказаться единственной возможностью спасти армию. Если не сработает, он поплатится за это жизнью — да и не только он, а и многие другие. Хотя им и в противном случае все равно пропадать: перебьют по пути.

Глаза его встретились с глазами Лонгина.

— Ну так что же ты смолк, префект? — кивнул тот снизу вверх. — Излагай, что у тебя на уме.

— До света уже недалеко, — пробурчал Парменион.

Он потянулся и напоследок еще раз оглядел их местоположение. По обе стороны рельеф был изломист, с глубокими теснинами и оврагами. К северу они, постепенно мельчая, сглаживались и переходили в плоскую, как блюдо, пустыню. Дальше, где-то в миле, рельеф снова изминался в грубых извивах расселин и каменных нагромождений. Непосредственно за Катоном, на дне ветвящегося изгибом к северу оврага лежали, укрывшись, люди Второй Иллирийской, а с ними еще две когорты ауксилиариев. По другую сторону открытого участка залегал со своей когортой Макрон, Балт со своими людьми, а также еще одна вспомогательная когорта. Остальная армия мерно отступала по торговому пути на Пальмиру — темный ручей, ползущий по мутной массе песка.

Катон поглядывал со все растущей тревогой. Крайне важно было, чтобы Лонгин не гнал людей чересчур быстро — во всяком случае, не настолько, чтобы они миновали узкий перешеек меж оврагами и насыпями прежде, чем парфяне нагонят легионы и завяжут бой. Он еще раз пристально оглядел открытую пустыню позади армейской колонны. Парфянские следопыты должны были уже разглядеть оставленный лагерь и взять след армии Лонгина. Им уже пора примчаться обратно к своему начальнику и сообщить, что римляне пробуют тайком улизнуть. Если, помоги Юпитер, парфянский вождь такой же охотник за славой, что и Лонгин, то он тотчас снимется с места и пустится за отступающими римлянами вдогонку. Его передовые отряды уже сейчас должны быть где-то на подходе, выискивая впереди измотанные легионы.

— Втяни-ка голову, — посоветовал центуриону Катон. — Не хватало еще, чтобы из-за тебя раскусили засаду.

Парменион кивнул и плавно опустил голову, пока глаза не стали вровень с закраиной оврага. Свои шлемы с броскими поперечными гребнями оба офицера сняли. Ночь выдалась холодной, и предрассветную пору Катон встречал клацаньем зубов, зябким подергиванием плеч и с притиснутыми к груди коленями. Парменион поглядывал на него с сочувствием. Ветеран в силу возраста располагал более солидным запасом плоти, а долгие годы службы в местах, где погоды значительно холоднее, научили его терпеть подобное неудобство. Сейчас он потянулся и вынул из-за пазухи подобие узелка. В нем оказался свернутый пласт вяленой баранины, от которого Парменион отодрал лоскут и протянул командиру:

— Господин префект, нате-ка.

Катон, отвлекшись от своих мыслей, поглядел на темный волокнистый кус вяленины и покачал головой. Живот ему сейчас и впрямь подводило, но не от голода, а больше от волнения за детали своего замысла. Не голод, а скорее подташнивание.

— Все равно дело хорошее, — настаивал Парменион. — Ум отвлечется от холода, а еда в животе придаст силы в бою.

Катон, секунду помедлив, понял, что, приняв подношение, создаст, по крайней мере, видимость спокойствия и невозмутимости перед сражением.

— Спасибо, — поблагодарил он своего бывалого сослуживца.

У вяленого мяса была консистенция дерева, а когда его удалось разгрызть и разжевать, оно сделалось мягче и податливей немногим более, чем кожа от сандалии. Тем не менее за усердной работой челюстей постепенно почувствовался вкус копчености, достаточно приятный на пустой желудок. К тому же, как и сказал Парменион, усилия по разжевыванию вяленой баранины несколько отгоняли холод.

— М-м, — пробубнил Катон, поедая кусок за куском. — Хорофо.

— То-то, — добродушно проворчал Парменион. — Я ее готовлю по рецепту, который дал мне один старый александрийский купец. Соль в том, чтобы до засушки вымачивать ее в гаруме.

— Гарум? — Катон был не особым поклонником этого соуса из квашеной рыбы, хотя тот же Макрон опрыскивал им все подряд, был бы лишь под рукой сосудик с этим зельем. — Ну а что… Вкусно.

Парменион улыбнулся, довольный тем, что хоть как-то успокоил волнение командира перед появлением врага. Какое-то время они ели в тишине, глядя, как на востоке появляются первые, пока еще слабые, признаки рассвета.

— Если выберемся из этой заварухи, — сместив жеваное мясо за щеку, спросил центурион, — что, по-вашему, ждет нашего военачальника?

Катон, подумав, желчно усмехнулся:

— А что его может ждать. Если все пройдет так или примерно так, как я задумал, можно быть уверенным, что успех он припишет себе, а в Риме его встретят с почетом, как полководца, побившего парфян. Вчерашняя закавыка быстро позабудется. Вероятно, какой-нибудь лизоблюд в сенате встанет и порекомендует Лонгина для овации.[27]

— Все-таки овации? Не триумфа?

Катон посмотрел на Пармениона с удивлением и только тут понял, что тот не урожденный римлянин и в Риме, вероятно, никогда не бывал, а потому и не знаком с деталями ритуальных празднований, которые столица империи устраивает в честь своих доблестных триумфаторов. При триумфе, а иногда и при более скромной овации, Священную дорогу, проходящую через сердце Вечного города, тесно обступает бурно ликующий люд всех сословий — и римские граждане, и вольноотпущенники, и даже рабы, — восторженным ревом приветствуя проход своего победоносного воинства в полном парадном облачении: впереди регалии, а дальше шествуют солдаты с добытыми в войне трофеями.