Твой враг во тьме - Елена Арсеньева

Серега Молодец дернулся было что-то сказать,но наткнулся на взгляд Андрея и отвернулся. Дмитрий тоже поймал этот взгляд, и,хотя Андрей молчал, все стало ясно без слов. Лицо у Разумихина было злое…бессильно-злое. Он тоже не мог заставить себя выговорить оскорбительное, уничтожающее:«Не место инвалиду там, куда едет Дмитрий. Еще неизвестно, чем обернется этапоездка, ему может понадобиться помощь, а не обуза!» Все трое понимали: Андреюбольше невмоготу оставаться на запасных путях, жить половинной жизнью, таитьсяв тылу, когда привык быть на линии огня. И если его терпение выбрало именноэтот момент, чтобы лопнуть, ну что ж, значит, для Дмитрия настало время платитьпо своим долгам.

Они выехали молча и молчали, наверное,полдороги, не глядя друг на друга, чувствуя странную тяжесть, навалившуюся наплечи. И только в Воротынце, когда, намерив сто восемьдесят километров,остановились перекусить и размять ноги, Андрей вдруг сказал:

– Спасибо тебе. – И совсем тихо добавил:– Спасибо, что понял: неохота в постели помирать.

– Ерунда, – прокашлявшись, ответилДмитрий – Пробьемся как-нибудь!

Тяжесть исчезла.

– Это что же за марка? – Оживший аборигенходил вокруг «Атамана» чуть ли не в припляс, щупал его жадными руками, пиналшины, приседал, норовя вообще лечь плашмя, лишь бы заглянуть под днище. –А почему оранжевая? «МЧС», – прочел он, отделяя букву от буквы. – Эточто за такая хренова чушь? А, мужики? Уж не с радиацией ли связано?

– С ней, родимой, – вкрадчиво отозвалсяАндрей.

Мужик отшатнулся:

– Правда, что ли? А пиво… пиво тоже былорадиоака… радиокативное?

Дмитрий, боясь испортить забаву неуместнымсмешком, полез за руль.

– А это, – ответил Андрей мрачно, –ты узнаешь через три дня. Вскрытие покажет. Но, говорят, водка это делонейтрализует. Так что лечись!

И прыгнул на свое место, не слушая жалобноговопля:

– Да где ж я денег на бутылку возьму? Высгубили, вы и лечите!

– Сурово ты с ним, – усмехнулся Дмитрий,когда деревня Камышанка и ее обитатель остались далеко позади. –Безжалостно, сказал бы я!

– А, надоело это мурло, – отмахнулсяАндрей. – Ну и чмо… Слушай, ты заметил: ветшает народишко! Раньше в такойвот глухомани можно было найти чистейший русский тип…

– Да тут же Чувашия, где ты русский типвозьмешь? – перебил Дмитрий.

– Какая разница – Россия, Чувашия? Думаешь,среди чувашей нет здоровяков и красавцев? А полукровки, так те вообще – глаз неотведешь.

– Ну, может, это чмо – печальноеисключение, – попытался утешить Дмитрий.

Но Андрей качнул головой:

– Да нет, я уже сколько раз замечал: деревняхиреет. Пьют, собаки, много, не столько вкалывают с утра до вечера, сколькопьют. Причем как пьют? Сколько будет налито – столько и будет выжрано. Меры незнает никто, абсолютно никто. В городе еще как-то не так люто хлобыщут, а задеревенским столом даже как-то неприлично говорить: все, мол, больше мне неналивайте. И ты думаешь, дело только во внешности? Мозги вянут! У них же однаизвилина на всех собутыльников, и та укороченная!

– А барышни тут приглядные, даже очень, –возразил Дмитрий.

– Могущество российское женщиной прирастатьбудет, – согласился Андрей. И поморщился, вслушиваясь в жуткий голосоднофамилицы знаменитого русского пророка и авантюриста начала века, вдругвзревевшей из приемника. – Только не этой женщиной. Я выключу, ладно? Илипоискать что-нибудь другое?

– Ну поищи, – согласился Дмитрий.

Андрей шарил по эфиру, но тот, как назло, былвесь заполонен сверхтяжелым роком. Иногда, правда, проскакивали бойкие мелодии,однако текст шел сплошь на незнакомом языке, напоминающем птичье щебетанье. Ивдруг прорезался мужской голос:

– …оранжевый! Оранжевый, говорят. Керя, ты ухипротри: желтый такой, ну желто-горячий автомобиль ихий! Понял?

Рука Андрея дрогнула, нечаянно сбив настройку.Друзья переглянулись.

– Это не про нас? – прищурился Андрей иначал медленно шарить настройкой по эфиру.

Голос мельтешил, пропадал, путался с утробнымзавыванием певицы, потом вдруг снова прорезался совершенно отчетливо:

– Двое мужиков. Во, здоровущий один, а другойхиляк, вы его на мизинец возьмете.

Послышался неразборчивый скрежет, означавший,видимо, вопрос, на который тут же последовал ответ:

– Да ни хрена не говорили! Вообще ни слова!Узнали дорогу – и поминай как звали. Хотя нет, хиляк обмолвился: дескать, из-зарадива… словом, радикативный контроль. Только что я, контроля такого не видел?

– Мама родная, – тихо сказалАндрей. – Ушам не верю…

– Да, похоже, насчет извилины – это ты крепколопухнулся, – наконец обрел дар речи не менее ошеломленный Дмитрий. –И не так уж он, надо полагать, пьян был, этот деревенский Штирлиц! Уж не теткали Лизавета у него за радистку Кэт? Или автономно работает? И кому же на насстучит это чмо? А главное – зачем?

– За-га-доч-но… – пробормотал Андрей. –Ну ничего. Скоро увидим. Вон, горелая роща впереди – значит, выходим на финишнуюпрямую к разгадке.

Баба Дуня сообразила мгновенно: толкнула Лёлюв угол, за выцветшую ситцевую занавеску, где стояли железная кровать поднеуклюжим лоскутным одеялом и маленький сундучок.

– Сиди тут! – выдохнула баба Дуня и отпрянула,а в следующую минуту скрипнула, открываясь, дверь, кто-то тяжело ступил напорожек – и раздался голос, такой тяжелый, как бы негнущийся, что, чудилось,ложка в нем застрянет, будто в переваренной каше!

– Здорово, хозяева. Чего отсиживаетесь от общегогоря?

– Здоровья и тебе, господин староста, –откликнулась баба Дуня, и Лёле почудилось, будто ее голосочек дрожит.

Господин староста, ну надо же! Развели туткакие-то китайские церемонии. Правда что – уж не провалилась ли Лёля ненарокомв какую-нибудь темпоральную дыру: то ли в пору крепостного права рухнула, то личуть поближе – во времена оккупации угодила? Господин староста… Как же егоназывала баба Дуня? А, Ноздрюк!

– Чего, говорю, отсиживаешься? – гулко,будто в бочку, повторил Ноздрюк. – Не слыхали, что ли, про похороны? Длятакого дела всех от работ освободили, чтоб по-людски простились с покойницей, авы тут…