Дредноут - Чери Прист

— Видит Бог, мы сейчас не в том положении, чтобы отбирать его у вас. — Капрал Каннингем уныло улыбнулся.

— И у вас, и у нас были свои причины, — сказал капитан. — Цивилизованные причины. Разногласия между людьми. Но эти твари…

«Эти твари, эти твари…» — забормотали, перешептываясь, люди по всему вагону.

— Я хочу, чтобы все вы знали: мы не делали этого, — заявил сержант-южанин. — То, что случилось с ними… мы тут ни при чем. За всю свою жизнь я не видел ничего подобного, и — не хотел говорить, ну да ладно — я чуть не застрелился, увидев, как они принялись пожирать моих солдат.

— Мы тоже, — буркнул лейтенант Хоббс.

— Это и не наша работа, — заверил капитан Макградер. — Клянусь могилой отца.

Шепоток согласия и подтверждения снова пробежал по вагону.

— Как представитель страны, которая некогда… — Инспектор Гальяно умолк, подыскивая слово, не нашел и начал заново: — Эти люди — эти твари, переставшие быть людьми — были моими соотечественниками. И заверяю вас: что бы ни сталось с ними — это не наша работа.

— И не Техаса, это факт, будь я проклят! — вставил рейнджер.

Поспорить мог бы любой — но никто не стал возражать.

Однако все невиновные были установлены, и настала пора рассуждений. Если не Север и не Юг, не Техас и не Мексика… тогда кто? Или, да поможет им всем Господь, что, если это — болезнь и тогда некого винить и не от кого требовать объяснений?

Всю дорогу до Солт-Лейк-Сити пассажиры и команда «Дредноута» сбивались группками и перешептывались, периодически разглядывая себя в уборных, проверяя на наличие симптомов заразы: сухих глаз, посеревшей кожи, желтоватых слизистых оболочек.

Никто ничего не находил.

И Мерси рассказала им все, что знала о «желтой смолке», а инспектор Гальяно сообщил о дирижабле с северо-запада, разбившемся в Западном Теджасе, перевозившем груз ядовитого газа.

На следующее утро «Дредноут» доставил то, что осталось от груза и пассажиров, к вокзалу Солт-Лейк-Сити. Все, кто был на борту, выглядели — и пахли — как беженцы из зоны военных действий.

Все обитатели поезда, включая машиниста, его экипаж и всех проводников, сошли по железным лесенкам на твердую землю штата Юта с чувством глубокого облегчения. Несколько штатских даже разрыдались от избытка чувств. Промерзшие до костей, исцарапанные, покрытые синяками (все легкие и тяжелые раны Мерси обработала, как могла), люди пребывали в состоянии потрясения. Котлы паровоза остыли, топливные клапаны были туго завинчены. В вагонах хрустело битое стекло, перекатывались гильзы, коричневели подсохшие пятна крови. Поезд застыл на путях, пустой и безмолвный: железная оболочка, которая, несмотря на всю свою мощь, выглядела покинутой и несчастной.

Мерси присела на скамью в огромном станционном зале вместе с рейнджером Корманом, инспектором Гальяно и тремя солдатами-южанами. Прижавшись друг к другу, они смотрели на суетящихся вокруг людей, спешащих мимо по своим делам.

Немало удивленных взглядов скользило по ним, но никто не остановился, чтобы спросить, что делали в поезде трое конфедератов или почему им позволили просто уйти; никто не осведомился, откуда взялся мексиканский инспектор; и никто не обсуждал — по крайней мере, вслух, — зачем это техасский рейнджер забрался так далеко от родных болот.

Как-никак, это все-таки была не Америка. Не Конфедерация, не Техас, даже не Мексика. Так что, если кто и заинтересовался, никто ничего не сказал. Здесь, в Юте, войны не было.

Итак, документы оформлены.

Поданы новые поезда.

Штатские отправлены в первоначальные пункты назначения.

Теодора Клэй с тетушкой Норин исчезли, не попрощавшись. «Интересно, получил ли Горацио Корман назад свой пистолет?» — подумала Мерси, но спрашивать не стала. Она была абсолютно уверена, что если бы он хотел, то позаботился бы о том, чтобы оружие вернулось к нему. Капитана Макградера и лейтенанта Хоббса направили на другой поезд, с другими обязанностями прежде, чем Мерси успела выразить им свою признательность и сказать, как высоко ценит их. Но, решила она, они и так все знают и все понимают.

В скором времени кто-то подошел к троим южанам и вручил им конверты с билетами. Назад, на восток и юг, предположила медсестра. Солдаты тихо попрощались, вежливо отсалютовали — и ушли. Следующим стал инспектор Гальяно, получивший билет на поезд, который, несомненно, доставит его на родину, где ему будет что рассказать.

Потом пришла очередь рейнджера. Горацио Корман встал, коснулся края шляпы:

— Мэм.

Вот и все.

И он тоже покинул свое место на широкой деревянной скамье, а Мерси осталась одна, не зная, радоваться ли ей неожиданному уединению после стольких недель пребывания в замкнутом пространстве среди кучи людей… или огорчаться своему абсолютному одиночеству.

Но наконец пришел и ее черед, и машинист ее поезда объявил посадку, и она стиснула в кулаке билеты и, поднявшись, направилась к поданному на путь составу.

Назывался он «Розмари» и не имел ничего общего с «Дредноутом», что и успокаивало, и разочаровывало одновременно. По сравнению с военной машиной «Розмари» выглядела хрупкой вещицей, неспособной совершить путешествие куда бы то ни было, а тем паче через горы и перевалы, по равнинам и вдоль рек, проделать еще тысячу миль предстоящего Мерси пути.

Но маленький паровоз с чистенькими спальными вагонами и сияющей стальной окантовкой понес ее быстро — порой даже быстрее, чем «Дредноут», что неудивительно, поскольку этот поезд не был отягощен броней, орудиями и боеприпасами.

Горная цепь спокойно проплывала мимо, как величественная декорация к эпической поэме — белоснежная, с небесно-голубыми пятнами озер талой воды.

Со своими спутниками Мерси почти не разговаривала. Да и что ей было говорить?

Она игнорировала и избегала других пассажиров, обмениваясь с ними лишь вежливыми фразами, да и то в случае крайней необходимости, и ее, соответственно, тоже игнорировали и избегали. Хотя она почистила плащ и платье в меру своих возможностей, на них все еще виднелись пятна крови и слез, а еще — она обнаружила это однажды утром в туалетной комнате — две пробитые пулями дырки. Руки ее были перевязаны. Она бинтовала себя сама, проделав изрядную, если не сказать — гигантскую, работу; но заживающие пальцы все время болели.

Последняя тысяча миль, между Солт-Лейк-Сити и Такомой, оказалась настолько же бедна событиями, насколько богаты ими были первые две тысячи.

Иногда, когда Мерси казалось, что она вот-вот свихнется от скуки, она вспоминала, как лежала на крыше пассажирского вагона «Дредноута», прижимаясь щекой и шеей к стылому железу и чувствуя, как голые руки буквально приклеиваются к обледеневшей поверхности. Вспоминала, как смотрела на бегущих солдат-южан, спотыкающихся, увертывающихся от голодных мертвецов; бегущих, чтобы спасти свою жизнь. Она представляла дым и снег в своих волосах — и решила, что на следующей остановке неплохо было бы приобрести один-другой роман ужасов.