Взаперти - Николай Свечин

– Который из вас Кайзеров?

– Ну я, и что дальше? – дерзко ответил Лука.

– Поучить дрянцо, ваше превосходительство? – Продан с готовностью занес кулак.

– Не надо. Как мы потом будем объяснять синяки на трупе? Нет уж, при попытке к бегству, значит, пуля в спину – и все.

Дрига на этих словах так и сел на пол, ноги его подвели. Кайзеров презрительно посмотрел на него сверху вниз:

– Дрейфишь, черт тебя забодай? Генерала увидал и обосрался?

– Строптивый у тебя темперамент, – констатировал Таубе.

– Какой есть, – с достоинством ответил каторжник. – Хотите безоружного убить? А как же закон?

– Ты, гаденыш, сколько безоружных зарезал? Молчи уж про закон. Прав Азвестопуло, пора тебя в геенну подорожную выписывать.

Генерал обвел всех взглядом и объявил:

– Начнем.

Вперед выступил Титус с бумажкой в руке:

– Ну что, гнусы. Пришел черед получить сполна за ложь, которую вы возвели на Алексея Николаевича Лыкова…

С трудом поднявшийся Степка на этих словах икнул и чуть снова не упал. Коллежский асессор взял его сзади за ворот бушлата и сильно тряхнул:

– Умел паскудничать, умей и ответ держать.

Ян Францевич продолжил:

– Сейчас здесь состоится суд. Адвокатов для вашей милости у нас не нашлось, одни прокуроры в очередь стоят…

Таубе поднял руку:

– Яша, давай покороче. Тут холодно.

– Замерз, твое превосходительство? Ну, покороче так покороче.

Управляющий надел очки и прочитал:

– В заседании военно-полевого суда участвуют: генерал-майор Таубе, полковник Запасов, капитан Продан, коллежский асессор Азвестопуло и потомственный почетный гражданин Титус. Большая честь для вас, собаки, такой авторитетный состав суда. Итак, по существу.

Откашлявшись, Ян Францевич продолжил:

– Те три свидетеля, которых вы запугали в ДПЗ, нами уже допрошены. Они дали правдивые показания, и теперь по делу Лыкова назначено новое следствие. Чтобы подтвердить невиновность Алексея Николаевича, нужно признание одного из вас. Подчеркиваю: только одного. Второй сдохнет прямо здесь. Тот, кого мы оставим в живых, подтвердит попытку к бегству. Ну и, само собой, на суде сознается в лжесвидетельстве против Лыкова.

Потомственный почетный гражданин показал Дриге кулак:

– Понял меня? Если еще раз соврешь, из-под земли достанем. И отправим к Луке, чтобы тому было с кем в аду в трынку играть…

Сообразив, что значат эти слова, фартовый начал приходить в себя. А Титус обратился к его напарнику:

– С тобой, смерд, нам все ясно. Однако есть проблема. Коллежский асессор Азвестопуло полагает, что пули ты не достоин. И хочет тебя повесить.

Кайзеров все еще держался:

– Как же вы потом отчитываться будете? Я утикал в лес и там удавился? На сосне или на березе?

– Удавился ты в уборной, – снисходительно пояснил Сергей. – Между Бургой и Малой Вишерой. Пошел по нужде, нет и нет… Я забеспокоился, выломал дверь, а ты там сидишь с языком наружу.

– Чем же я удавился? – продолжил бравировать каторжный.

– Связал вместе все четыре поджильника, надел петлю на шею и закрутил ее ложкой. Сам согласился, что темперамент у тебя строптивый.

Лицо Луки впервые дрогнуло. Давиться поджильниками – редкий способ самоубийства. Когда тюремщики замечают, что каторжанин загрустил, у него отбирают подхват – особый ремень, которым привязывают к поясу ножную цепь. И тогда решительный человек снимает с себя поджильники. Эти тонкие ремешки подсовывают под загиб кандальных обручей, чтобы они не натирали руки и ноги. Длина одного поджильника всего два с половиной вершка, связанная удавка получается короткой. И нужна большая сила воли, чтобы покончить с собой таким способом.

– А кто будет ложку затягивать? Такое барам не под силу.

– Я затяну. Еще и удовольствие получу. Потому как за Алексея Николаевича тебя зубами бы загрыз…

Кайзеров посмотрел на генерала и сказал:

– Какая разница, как подыхать – от пули или от веревки? Делайте что хотите, только покороче.

Виктор Рейнгольдович ответил:

– Для тебя, конечно, разницы нет. А для нас она есть! Если мы задушим, чем будем от тебя отличаться? Вставать вровень с тобой? Не желаю. Только вот убедить Сергея Маноловича никак не получается. Очень он хочет задавить тебя собственными руками.

– Ну, пускай давит, ежели ему так охота. Я-то повеселился, получил все двадцать четыре удовольствия. Смерти не боюсь.

Маз уже взял себя в руки и выказывал храбрость. Это даже вызывало уважение у состава суда. Крепкий человек! Вот только вместо души у него черная пустота…

А Лука между тем закусил удила. Он заговорил убежденно, словно выступал перед большим собранием:

– Казните нас, пока ваша сила! Но придет наше время. Мы развешаем начальство на фонарях Невского проспекта, а городовых утопим в Неве. И настанет другая пора. Фартовые выйдут в вожди. Рухнет царизм. Долой сыскную полицию и ее палачей!

– Ишь как запел… – удивился Таубе. – Тоже мне Жорес. Ну, Сергей, давай решать. Следующий поезд уже скоро. Я как председатель суда ставлю вопрос на голосование. Кто за то, чтобы удавить?

Руку поднял один только коллежский асессор.

– Кто за расстрел? Все остальные. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.

Сразу после этих слов началась свалка. Кайзеров пошел на прорыв, что ему, конечно же, не удалось. Дрига забился в угол, боясь пошевелиться. Приговоренного держали, но тот вырывался и ревел:

– Стреляй в сердце, бесстыжие твои шары!

Титус сказал сварливо:

– В спину!

– Сам знаю! – сорвался на крик белый, как мел, Азвестопуло. – Поверните его!

Кайзеров боролся, сучил ногами, даже стал кусаться. Его с трудом поставили лицом к стене. Сергей навел дрожащей рукой маузер, но Таубе предостерег:

– Отступи на три шага, иначе будет пояс ожога[144].

Сыщик послушал совета и встал к порогу. Но тут вдруг капитан с полковником, не сговариваясь, отпустили маза. Продан бросил через плечо:

– Я офицер, а не палач.

Запасов поддержал:

– Я тоже.

Лука воспользовался моментом и снова метнулся к двери. На этот раз его никто не удерживал. Однако следом на улицу выскочил Азвестопуло, и через секунду раздался выстрел…