Жнец-3. Итоги - Нил Шустерман

– Да возрадуется отныне всяк живущий! – отозвались Моррисон и Астрид. Грейсон знал – будь его свита более многочисленной, хор бы получился поосновательнее.

Их самолет упал с небес и, затормозив в десяти метрах над землей, величаво приземлился у пещер Огбунике, в местности, которая раньше называлась Восточной Нигерией, а теперь стала частью Мидафрики. И сами пещеры, и леса вокруг них тщательно поддерживались Гипероблаком в состоянии первозданной дикости. Охранялось все, за исключением Шипящих, которые прятались в лабиринте этих таинственных пещер. В древние времена существовало поверье, что пещеры Огбунике разговаривали, и странно, что именно эти пещеры выбрали в качестве убежища тоновики, сознательно отказавшиеся от языка.

Когда самолет приземлился, Шипящих нигде не было видно. Они прятались в пещерах и, видимо, услышав рев двигателей самолета, забились в их самые дальние уголки. Но Гипероблако выкурило Шипящих, ультразвуковыми сигналами дезориентировав тысячи летучих мышей, которые жили в пещерах, и заставив их броситься на прячущихся в темноте людей. Атакованные раздраженными зверьками, тоновики были вынуждены бежать из пещер на свет, где их встретили не охранники и полиция, как они ожидали, а четверо людей, один из которых был одет в пурпурный балахон и нарамник, развевающийся под воздействием звуковых волн, стекавших по нему подобно водопаду.

Явление самолета и мрачной фигуры в одеяниях, приличествующих святым людям, заставило Шипящих остолбенеть.

– Где ваш викарий? – спросил Мендоза.

Шипящие стояли с видом самым вызывающим. Набат был мертв. Он был мучеником. Как посмел этот самозванец запятнать память о Набате? Это была обычная реакция Шипящих на появление Грейсона.

– Лучше было бы, если бы встретили Набата с должным уважением и позвали бы своего викария, – сказал Мендоза.

И вновь – никакой реакции.

Тогда Грейсон тихо попросил Гипероблако о помощи, и то с радостью отозвалось, нашептав что-то Грейсону в наушники.

Грейсон направился к тоновикам. Ближе всех к нему оказалась маленькая женщина, истощенная голоданием, которое, как решил Грейсон, было частью жизненного уклада, свойственного этой секте. По мере его приближения ее решимость сопротивляться постепенно улетучивалась. Отлично, решил Грейсон. После того, что сделали эти люди, сопротивление бесполезно.

Он наклонился к женщине, и она замерла. Тогда он прошептал ей на ухо:

– Это сделал твой брат. Все думают на тебя, но это был твой брат.

Грейсон и в малейшей мере не представлял, чем отличился брат этой женщины-тоновика, но Гипероблако знало и сообщило Грейсону достаточно, чтобы вызвать нужную реакцию. Глаза женщины расширились, губы задрожали, она негромко вскликнула от удивления. Можно было бы сказать, что она лишилась дара речи, если бы у нее, как и у прочих Шипящих, не был уже ампутирован язык.

– Покажи мне своего викария! – сказал Грейсон.

Женщина была не в состоянии сопротивляться воле Набата. Повернувшись, она указала на одного из стоящих позади нее людей. Конечно, Грейсон знал, кто здесь викарий, и без нее – Гипероблако указало на него в тот самый момент, когда Шипящие выбежали из пещеры. Но было очень важно, чтобы этого человека выдали свои.

Тот вышел вперед. Наиболее красноречивое воплощение того, что называется викарий Шипящих: всклокоченная седая борода, дикий взгляд и шрамы на руках – результат повреждений, которые, вероятнее всего, он нанес себе сам. Грейсон понял бы, что перед ним викарий, и без помощи Гипероблака.

– Это вы сожгли Высокое Лезвие Тенкаменина, Жнеца Бабу и Жнеца Мендозу?

Существовали секты тоновиков, которые дали обет молчания и общались с помощью знаков, но у этих Шипящих был лишь набор самых примитивных жестов, словно не только язык, но и сама коммуникация была их врагом.

Поэтому викарий просто кивнул.

– Ты веришь в то, что я – Набат? – обратился к нему Грейсон.

Тот не реагировал. Тогда Грейсон, напрягая диафрагму, произнес громче:

– Я задал тебе вопрос. Ты веришь в то, что я – Набат?

Шипящие как один повернулись к своему викарию, чтобы посмотреть, что тот сделает. Викарий прищурился и медленно покачал головой.

Тогда Грейсон приступил к работе. Он внимательно посмотрел на членов секты и заговорил, обращаясь к ним по очереди.

– Бартон Хант, – сказал он. – Твоя мать посылала тебе письма в течение шести лет, трех месяцев и пяти дней, но ты возвращал их ей даже неоткрытыми. Аранза Монга, – обратился Грейсон к стоящей рядом с Хантом женщине, – ты тайком просила Гипероблако, чтобы то заменило твое сознание памятью твоей лучшей подруги, которую подвергли жатве. Но, естественно, Гипероблако не стало это делать.

К моменту, когда Грейсон повернулся к третьему из Шипящих, первые два уже в слезах стояли на коленях, ухватившись за кромку его фиолетового балахона. Они уверовали.

Когда же Грейсон посмотрел на остальных – они сжались так, словно ожидали некоего страшного удара.

– Зоран Сарабо! – выкрикнул Грейсон.

– Уууу… – замычал стоящий поодаль человек, качая головой, – уууу…

И вдруг он, не дожидаясь той страшной правды, что готовился открыть перед всеми Грейсон, бросился перед ним на колени.

Наконец, Грейсон обратился к викарию.

– А ты – Руперт Роузвут, – произнес он. – Ты заставлял своих последователей в полной мере испытать боль при ампутации языка. Но сам ты, когда тебе удаляли язык, не почувствовал ни малейшей боли, потому что операция проходила под наркозом. И это потому, что ты – трус и лицемер.

И хотя викарий пребывал в ужасе, он не сдавался. Только покраснел от ярости.

Грейсон набрал воздуху в грудь и проговорил глубоким сильным голосом:

– Я есмь Набат, я – Тон, обретший плоть. Я единственный, для кого звучит Гром. Этот человек, который называет себя вашим викарием, недостоин этого звания. Он предал все, во что вы верите, и он вел вас неверной дорогой. Он замарал вас и ваши идеалы. Он – ложь. Я – правда. Поэтому скажите мне: кому вы служите?

Он сделал паузу, вновь набрал воздуха и проговорил голосом, которым мог бы заставить и горы склонить свои вершины:

– КОМУ ВЫ СЛУЖИТЕ?

И один за другим тоновики упали на колени, смиренно склонив головы. Некоторые из них даже простерлись перед ним на лесной подстилке. Все, кроме одного. Викария трясло от ярости. Он открыл было рот, начал интонировать, но издал лишь слабый, жалкий звук. Он был один, и никто к нему не присоединился. И тем не менее он держался до последнего, пока не кончился воздух в легких.

– Введите им свежие наночастицы, – сказал Грейсон, обратившись к Мендозе. – Пусть у них отрастут новые языки. Теперь они свободны от власти этого ужаса.

– Да, Ваша Сонорность, – с поклоном ответил Мендоза.