Крестовый поход - Робин Янг

— Прибыли ежемесячные донесения из Дамаска и Алеппо, мой повелитель, — сказал Назир, протягивая свиток. — Твои советники их уже внимательно прочли. Там есть кое-что, о чем надо поговорить.

— Поговорим, — пробормотал Калавун, взяв свиток.

— Как прошел совет?

— Думаю, мне все же удалось убедить некоторых эмиров в своей правоте.

Халил у окна преувеличенно громко вздохнул.

— Ты хочешь что-то сказать, Халил? — спросил Калавун. — Говори. Я всегда рад тебя выслушать.

— Ты рискуешь, отец, продолжая не замечать, сколько эмиров желают ухода франков. Я опасаюсь за твою жизнь, — добавил он тихо.

— Ничего со мной не будет, — ответил Калавун. — К тому же меня надежно охраняют. — Он подошел к сыну, положил руку на плечо. — Пошли поужинаем вместе, поговорим. — Затем повернулся к Назиру: — У тебя все?

— Да, мой повелитель.

Калавун кивнул и направился с сыном к дверям.

Назир вернулся в свои покои разобраться в бумагах, касавшихся покупки новой партии невольников, большей частью монголов, для полка Мансурийя, теперь ставшего гвардией султана.

Через некоторое время явился слуга со свитком:

— Для вас, почтенный атабек.

— Кто прислал?

— Не могу знать, почтенный атабек. Свиток передали стражи, что стоят у ворот.

Нахмурившись, Назир подошел к окну и развернул свиток. Чтение было недолгим. В конце он свирепо смял пергамент и отбросил в сторону, упер ладони в подоконник, опустил голову. Назиру показалось, что к нему явился призрак. В определенном смысле так оно и было.

Его жизнь круто изменилась тридцать лет назад после падения Багдада под натиском монголов. Потом началась неволя, его разлучили с братом Кайсаном, старшим на четыре года, единственным близким человеком. Девятнадцатилетнего Назира продали в войско мамлюков. Весь первый год он думал о побеге, но так и не решился. Да и бежать было некуда. И Назир посвятил всего себя воинской подготовке, понимая, что чем выше он поднимется, тем больше будет свободы. Ему повезло попасть под начало Калавуна, и довольно скоро он сам стал покупать невольников и готовить их для войска. Его очень удивляло, как быстро мальчики привыкали к жизни среди мамлюков, как легко воспринимали то, что им внушали, как легко забывали свое прошлое и веру. Достаточно было нескольких месяцев. Вот что значит юный возраст. Поскольку сам Назир ничего не забыл. Ни кем был, ни во что верил.

А родился он в северной Сирии в семье шиитов-исмаилитов. Когда ему исполнилось десять лет, на их деревню напал отряд озверевших суннитов, пожелавших расправиться с шиитами, объявленными еретиками. Спастись удалось лишь Назиру и Кайсану. Они провели ночь в горах и, вернувшись наутро в деревню, нашли там пепелище. Повсюду на пропитанной кровью земле были разбросаны порубленные тела жителей. Почти месяц мальчики скитались по горам, пока их не подобрал караванщик, сириец-христианин, и пристроил ухаживать за верблюдами. Назиру такая жизнь нравилась, но Кайсан был угрюм и дерзок, пока купец не сунул ему в руку меч и не сделал стражником. Восемь лет они провели с караванами, путешествуя между Алеппо, Багдадом и Дамаском, и были довольны жизнью, но трагедия их деревни из памяти не стерлась. А затем произошло нашествие монголов на Багдад и рабство.

Прошли годы, и Назир примирился с жизнью под началом мамлюков-суннитов. Он чувствовал себя тигром, у которого вырвали клыки и притупили когти. Сердце продолжало бунтовать, но бросаться на прутья клетки не стоило.

Назир медленно наклонился, поднял с пола смятый свиток и развернул. Скользнул глазами в самый низ, где стояла подпись, сделанная красными чернилами неаккуратным почерком:

Анджело Виттури.

Песчаный берег, Акра 20 октября 1288 года от Р.Х.

Море сегодня было слегка неспокойно. На берег одна за другой накатывались волны, увенчанные белыми барашками. Небо оставалось по-прежнему голубым, но на юге начали собираться аспидно-серые облака, постепенно обволакивающие сутулую гору Кармель. Уилл перевернулся на горячем песке, нежном и тонком, как сахар, и оперся на локоть. Он смотрел против солнца и потому видел лишь их очертания. Они шли по кромке воды, увертываясь от волн. Ветер доносил смех. На душе было так радостно и покойно, что его стало клонить в сон.

Он закрыл глаза, а открыл слишком поздно, когда смех зазвучал совсем рядом. Вдруг его окатили водой. Уилл вскочил, притворно нахмурясь.

— Ну погоди!

Девочка победно вскрикнула и, подобрав юбки, понеслась прочь, разбрасывая по сторонам бриллиантовые брызги.

Уилл ее догнал и, забросив вопящую на плечо, вошел в пенящуюся воду.

— Нет. Не надо!

— Ты что-то сказала? Тут такой шум, я не слышу. — Вода поднялась выше колен. Вокруг угрожающе шипели зеленые волны.

— Не надо! — крикнула она снова, продолжая смеяться.

— Говори громче, тебя не слышно.

— Отец!

Уилл усмехнулся и повернул к берегу, где спустил дочку в мелкую воду. Она подняла на него улыбающееся лицо, и они пошли к берегу, взявшись за руки.

— Когда ты придешь в следующий раз, отец?

Уилл посмотрел на дочку и улыбнулся:

— Скоро.

Она крепче сжала его руку и резко остановилась.

— Я хочу, чтобы ты приходил к нам чаще.

Уилл удивлялся. Казалось, совсем недавно, чтобы поговорить, надо было брать ее на руки или наклоняться. А теперь она уже была ростом ему по грудь. Он нежно приподнял пальцем подбородок дочери и заглянул в глаза. Сапфировые, цвета бурного весеннего моря.

— Роуз, я хотел бы видеться с тобой каждый день. Но не могу, и ты знаешь почему.

— Да, знаю, — произнесла она тихо и отвернулась. — Из-за Темпла.

Он положил руки ей на плечи.

— Но я обещаю приходить, как только представится случай. И мы будем весело проводить время.

— Ты обещаешь или клянешься? — спросила Роуз, прищурившись.

Уиллу все-таки пришлось нагнуться. Он опустился на одно колено и приложил руку к сердцу.

— Клянусь.

Уголки ее рта дрогнули.

— Я принимаю твою клятву.

— Уилл.

Они обернулись. Сидевшая неподалеку на песке, рядом с их одеждой и корзинкой с едой, Элвин, прикрываясь ладонью от солнца, показывала в сторону кипарисов. Уилл увидел приближающегося всадника в белой мантии и махнул ей:

— Все в порядке. Это Робер.

Элвин кивнула и встала.

Намокшие снизу юбки облепили ее лодыжки. Уилл залюбовался дивной грацией жены. Она была по-прежнему красива, но теперь, в сорок один год, иначе, чем в молодости. В ней чувствовалась сила. Лицо стало чуть полнее, черты резче, волосы темнее и богаче золотом.