Сущность зла - Лука Д'Андреа

Макс не ответил. Дал задний ход, развернулся и направился к Блеттербаху.

Я собрался с духом и наконец сказал:

— Давай покатаемся, пять букв.

— Папа, дождик идет.

— У нас будет приключение.

Клара медленно покачала головой:

— Хочу домой.

Я протянул руку, коснулся ее щеки:

— Скоро.

— Хочу к маме.

— Скоро, маленькая. Скоро.

У меня перехватило дыхание.

— Ты любишь музыку, Клара? — спросил Макс.

— Да.

Он включил радио. Задорный мотивчик наводнил салон. Луи Армстронг.

— Моя любимая песня, — заявил Макс. — «When the Saints Go Marching In…»[71]

Проблеск улыбки на личике Клары.

— Я пою фальшиво?

— Чуть-чуть.

— Это потому, что слишком тихо, — ответил Макс. И запел во весь голос.

Клара захихикала, прикрыла ладошками уши.

Я взглянул на Макса с благодарностью и откинулся на спинку сиденья. Обезболивающее начало действовать. Головная боль отступала.

За пределами внедорожника — дождь и тьма. Внутри — Луи Армстронг.

Безумие. Чистой воды безумие.

Подъехав к Туристическому центру, мы заметили кое-как припаркованный джип Вернера и распахнутые ворота.

Макс выключил мотор. Музыка оборвалась.

— По-моему, есть два варианта, — сказал я.

— Три, — возразил Макс. — Третий: остаемся здесь и ждем.

Я как будто не слышал.

— Пещера или… там.

Там, где все началось. На месте, где Курт, Эви и Маркус нашли свою смерть. Где Аннелизе родилась во второй раз.

— Или мы остаемся здесь, — повторил Макс. — С Кларой.

Я покачал головой. У нас мало времени. Открыл дверцу:

— Идешь с нами?

4

Мы промокли насквозь, не пройдя и ста метров. Дождь лил так, будто хотел утопить весь мир и нас заодно. До сих пор я воспринимал дождь совсем по-другому. Досадное недоразумение, которое можно устранить с помощью зонтика или дворников на ветровом стекле. Этой ночью я постиг подлинную его сущность. Ледяная вода сочилась из тьмы и не сулила новой жизни: она сулила смерть. Подмывала корни растений, топила животных в норах. Затекала под одежду, отнимала тепло. А тепло — это жизнь.

Нас окружал ревущий поток Блеттербаха. Многоголосый хор, оркестр, играющий вразнобой, производящий какофонию, порой непереносимую. Даже дождь звучал по-разному, в зависимости от поверхности, в которую ударяли струи. Глухо — падая на широкие листья каштана, звонко — перебирая иголки ели. С тяжелым скрежетом чиркая о скалы.

Голосов много, послание одно. Блеттербах остерегал нас, предупреждал, чтобы мы не бросали ему вызов.

Но ничто не могло нас остановить.

Аннелизе была где-то здесь (я, конечно, прекрасно знал где), в глубине. Раненая. Может, тело и невредимо, но задета душа. По моей вине.

Клара держала меня за руку, опустив голову. Шагала быстро, хотя брючины отяжелели, заскорузли от налипшей грязи. Я хотел было взять дочку на руки, но она отказалась. Чтобы не терять времени, я не стал настаивать, но пообещал себе сделать по-своему при первых признаках утомления.

То и дело я слышал, как она напевает вполголоса. Так она поступала всегда, когда хотела набраться храбрости.

Я ей позавидовал.

Меня вел один только Макс, шагающий впереди, в ночной темноте, прорезаемой вспышками молний.

Я попытался увидеть перед собой воочию лицо Аннелизе. Веснушки на щеках, то, как она склоняла голову набок, прежде чем поцеловать меня. Ничего не вышло. Я видел только боль, которая читалась на ее лице, когда Аннелизе поставила мне ультиматум. Или она, или история бойни. Я выбрал мертвых, и мертвые отомстили, отняв ее у меня.

Глупая мысль. Мертвые мертвы. Я вспомнил надпись, которую прочел на стене общественного туалета в Ред-Хуке. «Жизнь — мерзость, но смерть еще хуже».

В том, что происходило, Эви, Курт и Маркус не были виноваты.

Виноват был я.

Я забыл (или не собрался с духом?) стереть файл с записями. Я в ответе за то, что Аннелизе его нашла.

Но что подвигло Аннелизе на то, чтобы среди ночи включить мой ноутбук и рыться в файлах? Как правило, не она, а я рыскал в поисках подарков на Рождество, не дожидаясь положенной даты. Вторгнуться в мое личное пространство (с такой решимостью, чтобы заглянуть даже в корзину) ее могло заставить только что-то очень серьезное.

Что-то вроде…

Я замер на месте.

Клара чуть не врезалась в меня на ходу.

— Сэлинджер? — донесся до меня голос Макса.

Он шел впереди на расстоянии меньше двух метров, но его силуэт растворялся во мгле.

— Все о’кей. Только…

Только когда я напиваюсь, напиваюсь по-настоящему, не после трех или четырех бокалов, даже не после шести или семи, а когда марсиане забирают меня, сажают на космический корабль и спускают с американских горок, я говорю.

Говорю во сне.

— Папа?

Клара так и стояла, опустив голову.

— У меня грязные ботинки.

— Мы их почистим.

— Мама рассердится.

— Мама будет счастлива нас увидеть.

Мы шли еще три четверти часа, пока Клара не поскользнулась. Я мгновенно поднял ее, вытер ей щеки платком, который мне подал Макс. Крови не было, Клара не заплакала. Храбрая моя девочка.

— Теперь в гору. — Макс показал на заросли каменных дубов, среди которых виднелась пара раскидистых елей. — Нам еще идти и идти, Сэлинджер. По моим расчетам, не менее двух часов. Может, дольше, под таким дождем. А Клара еще ребенок, — добавил он, сурово глядя на меня.

— Показывай путь.

Макс вздохнул и стал карабкаться вверх по склону.

— Нам тоже нужно лезть наверх? — спросила Клара.

— Будет весело.

— Мама там?

— Именно там. Но чтобы добраться туда, мне нужна твоя помощь, маленькая.

— Что нужно делать?

— Я посажу тебя на плечи, а ты покрепче держись. Сможешь?

5

Через два часа пришлось остановиться. Я выбился из сил. Усадил Клару на ствол упавшей ели, под папоротники невероятных размеров.

У Клары слипались глаза, волосы, выбившиеся из-под капюшона, намокли. Было больно смотреть на нее.