Горящий берег - Уилбур Смит

Тишина пустыни словно расплавленным воском заполнила голову Сантэн, притупив слух. Девушка как будто держала возле ушей большие раковины и слушала непрерывный шум пустоты.

«Кончатся ли когда-нибудь пески? — спрашивала она себя. — Может, весь континент покрыт дюнами?»

На рассвете они остановились и приготовились встретить нападение солнца; в самые жаркие часы, лежа в своей мелкой постели-могиле, накрытая пропитанным мочой песком, Сантэн почувствовала, как в ее теле снова шевельнулся ребенок, на этот раз отчетливее, как будто тоже сражался с жарой и жаждой.

— Терпение, мой дорогой, — шептала она ему. — Береги силы. Мы должны усвоить уроки, узнать обычаи этой земли, чтобы никогда больше так не страдать. Никогда.

Вечером, встав из песка, она ради ребенка поела сушеной рыбы, но, как и опасалась Сантэн, еда сделала жажду почти непереносимой.

Однако она дала силы, которые помогли выдержать ночной переход.

Сантэн не расходовала их на разговоры. Все трое берегли силы и влагу, не размениваясь на ненужные слова или действия, но Сантэн смотрела на небо, совершавшее свое величественное и неторопливое вращение, и по-прежнему видела на черном бархате звезду Мишеля, как всегда, чуть в стороне от ее звезды.

«Пожалуйста, пусть это кончится, — молча молила она звезду. — Пусть кончится поскорей, потому что я не знаю, сколько еще выдержу».

Но все не кончалось; казалось, ночи становятся длиннее, песок глубже и сильнее удерживает ноги, а каждый день жарче предыдущего; жара била по ним, как молот кузнеца обрушивается на наковальню.

Сантэн обнаружила, что потеряла счет дням и ночам, все они слились в бесконечную пытку жарой и жаждой.

«Пять дней, шесть или даже семь? — гадала она; потом пересчитала пустые бутылки и решила: — Должно быть, шесть».

Осталось всего две полные бутылки. Сантэн и Х’ани положили по одной в свои сумки, деля груз поровну, потом съели остатки сушеной рыбы и встали, готовые к ночному переходу. Однако на этот раз переход начался не сразу.

О’ва постоял, глядя на восток, чуть поворачивая голову из стороны в сторону, как будто к чему-то прислушивался, и Сантэн впервые заметила легкую неуверенность в том, как он держал голову в короне из маленьких стрел. Потом О’ва запел голосом, который Сантэн уже привыкла считать средством общения с духами.

— Дух великой Звезды Льва, — он посмотрел на Сириус в созвездии Большого Пса, — ты единственный видишь нас здесь, ведь все остальные духи избегают земли поющих песков. Мы одни, а путь трудней, чем был, как я его помню, в моей молодости. Дорога неясна мне, великая Звезда Льва, но у тебя зоркий глаз стервятника, и ты видишь все. Веди нас. Сделай дорогу для нас ясной.

Он взял из сумки Х’ани яйцо-бутылку, откупорил и пролил несколько капель воды на песок. Она свернулась маленькими круглыми шариками. Сантэн со стоном опустилась на колени.

— Смотри, дух великой Звезды Льва, мы делимся с тобой водой, — пропел О’ва и заткнул бутылку, а Сантэн посмотрела на песчаные шарики и снова застонала.

— Спокойнее, Нэм Дитя, — прошептала Х’ани. — Чтобы получить милость, нужно отдать что-нибудь особенно дорогое.

Она взяла Сантэн за руку, помогла встать, и они вслед за О’ва пошли по бесконечным дюнам.

Безмолвие песков оглушало, накопившаяся усталость тяжким грузом пригибала к земле, жажда превратилась в страшнейшую пытку, но Сантэн боролась с пустыней, потеряв всякое ощущение времени и пространства, ничего не видя вокруг, кроме двух танцующих фигурок впереди, превращенных лучами убывающей луны в сказочных домовых.

Остановились они так неожиданно, что Сантэн налетела на Х’ани и упала бы, если бы старуха не поддержала ее. Потом Х’ани потянула ее вниз, и они молча легли.

— Что… — начала Сантэн, но Х’ани зажала ей рот рукой.

О’ва лежал рядом и, когда Сантэн успокоилась, показал за край дюны, на которой они лежали.

Внизу в двухстах футах от подножия дюны начиналась равнина, залитая мягким, серебряным лунным светом. Она уходила вдаль, насколько могла видеть Сантэн, — плоская, бесконечная; у Сантэн зародилась надежда на то, что дюны наконец остались позади. На равнине виднелся редкий лес мертвых деревьев.

Под луной они были серого цвета, цвета проказы, и протягивали к равнодушному небу увядшие кривые ветви, словно нищие попрошайки — пораженные артритом руки.

Призрачный пейзаж пробудил в Сантэн какой-то первобытный суеверный страх, и ее знобило, а когда между древних деревьев задвигалось что-то большое и бесформенное, словно мифологическое чудовище, она, вздрогнув, в ужасе прильнула к Х’ани.

Люди племени сан дрожали от возбуждения, будто охотничьи собаки, рвущиеся с поводка. Х’ани стряхнула с себя руку девушки и ткнула пальцем вперед. Когда глаза привыкли к темноте, Сантэн разглядела гораздо больше живых теней, кроме той, что метнулась первой, но эти были неподвижны, словно большие серые камни. Сантэн насчитала их пять.

Лежа на боку, О’ва перетянул маленький лук, проверил натяжение тетивы, выбрал из кожаной повязки на голове две стрелы, сделал знак Х’ани и стал отползать от вершины дюны. Когда его уже нельзя было увидеть на фоне неба, он встал и исчез в тенях и складках песка.

Женщины лежали за вершиной, неподвижные и тихие, как тени. Сантэн училась звериному терпению, которого требовала эта древняя пустыня от всех живых существ. Небо мало-помалу окрасили первые проблески дня, и теперь девушка яснее видела существ на равнине внизу.

Это были крупные антилопы. Четыре лежали неподвижно, а пятая, более крупная, с мощными плечами и шеей, стояла чуть в стороне. Сантэн решила, что это, должно быть, самец, потому что корпус у него был почти такой же, как у ее любимого Нюажа, а на голове величественно красовались два длинных, угрожающе прямых рога. Девушка вдруг живо вспомнила картину «Дама с единорогом», которую она видела в музее Клюни, куда отец привел ее в день двенадцатилетия.

Свет прибывал, и самец приобрел прекрасный мягкий желтовато-коричневый цвет. На его морде выделялись полосы потемнее, четкий, как у драгоценного кристалла, рисунок, который создавал впечатление, что животное в наморднике, однако во всем облике сернобыка было столько достоинства, что любая мысль о неволе немедленно исчезала.

Он повернул благородную голову в ту сторону, где лежала Сантэн, вытянул трубочки ушей и тревожно махнул темным, лохматым, как у лошади, хвостом. Х’ани положила руку на руку Сантэн, и они обе прижались к земле. Самец долго смотрел в их сторону, застывший и неподвижный, как мраморная статуя, но женщины не шевелились, и, наконец, самец опустил голову и принялся острыми черными копытами рыть мягкую землю.

«Да! Выкапывай сладкие корни, великий и прекрасный самец! — молча уговаривал его О’ва. — Не поднимай головы, вождь всех сернобыков, ешь хорошо, и я так станцую для тебя, что духи всех сернобыков вечно будут тебе завидовать!»