Дни черного солнца - Н. К. Джемисин

Мы собрали лук в корзинку. Я присела, вытирая вспотевший лоб грязной ладонью. Неммер устроилась рядом и, похоже, размышляла, как всякая дочь об отце.

— Думаю, он будет рад, если ты дождешься его, — проговорила я негромко. — Или еще как-нибудь заглядывай. По-моему, он по всем вам сильно скучает.

— Не уверена, что соскучилась по нему, — сказала она, хотя ее тон свидетельствовал об обратном. Потом она вдруг поднялась и зачем-то отряхнула колени. — Я об этом подумаю.

Я тоже поднялась:

— Что ж, хорошо.

Подумала было, не пригласить ли ее остаться и пообедать, но решила — не стоит. Мало ли что это могло значить для Солнышка; я действительно не хотела, чтобы она здесь задерживалась. И ей самой тоже этого не хотелось.

И вновь повисло неловкое молчание…

— Рада, что у тебя все хорошо, Орри Шот, — сказала она наконец.

Я протянула ей руку, не беспокоясь о грязи. Она ведь богиня. Не понравится пачкаться — уберет грязь одной силой желания.

— Рада была встретиться, леди Неммер.

Она рассмеялась, пересиливая неловкость:

— Говорила же я тебе, не называй меня «леди». Из-за вас, смертных, я себя каждый раз такой древней старухой чувствую!

Все-таки она взяла мою руку и крепко сжала ее, прежде чем исчезнуть.

Я еще повозилась в сарае, больше для того, чтобы занять время, потом вернулась в дом и пошла наверх — мыться. Покончив с этим, я заплела волосы в косу, закуталась в толстый мягкий халат и свернулась в любимом кресле, погрузившись в раздумья.

Наступил вечер… Я слышала, как вернулся Солнышко, вытер ноги о половик и стал раскладывать закупленные припасы. Поднявшись наконец ко мне, он остановился в дверях. Затем подошел к кровати и сел, дожидаясь, чтобы я сама рассказала ему, что не так. Он правда стал больше говорить за последнее время, но только под настроение, а говорливое настроение на него нападало не слишком часто. В основном его было ни видно ни слышно, и это очень мне нравилось, особенно теперь. Его молчаливое присутствие скрадывало мое одиночество, тогда как бесконечные разговоры только раздражали бы.

В общем, я выбралась из кресла и подошла к нему. Нашарила его лицо, пробежалась пальцами по суровым, таким знакомым чертам… Он каждое утро налысо выбривал голову. Поэтому горожане и не догадывались, что волосы у него совсем белые; в нашем с ним положении неприметности и безвестности такая яркая черта внешности была бы неуместна. Он был очень хорош собой и без шевелюры, но мне так нравилось запускать пальцы ему в волосы, гладить их… Что ж — теперь приходилось ласкать голую кожу.

Некоторое время Солнышко смотрел на меня, думая о чем-то своем. Потом поднял руку и распустил поясок моего халата, раздвинул полы… Я удивленно замерла, чувствуя его взгляд — но не более. Но потом — точно так же, как много-много дней назад, на крыше одного дома — я вдруг остро ощутила и свое тело, и его близость, и всю бездну возможностей, которые в этой близости заключались. Когда его ладони легли на мои бедра, я уже не сомневалась в его намерениях. Он притянул меня ближе…

Я отшатнулась — я была слишком ошеломлена. Если бы кожу не покалывало в тех местах, где он коснулся ее, я вообще решила бы — мне приснилось. Но это покалывание — и еще сумасшедшее пробуждение некоторых частей тела, давным-давно впавших в спячку, — доказывало, что все более чем реально.

Когда я отстранилась, Солнышко убрал руки. Похоже, он не расстроился и не рассердился. Он просто ждал.

У меня вырвался слабый смешок. Я почему-то разволновалась.

— Мне всегда казалось, ты не интересуешься…

Как и следовало ожидать, он не ответил. Да в словах и нужды не было — и так ясно: все изменилось.

Я помялась, неизвестно зачем засучивая рукава (стоило отпустить, и они тотчас падали снова), потом убрала за ухо прядку волос… переступила с ноги на ногу… Распахнутый халат я, впрочем, запахивать не торопилась.

— Ну, не знаю… — начала было я.

— Я решил жить, — проговорил он тихо.

И это тоже следовало из тех перемен, что произошли с ним за минувший год. Пока мы разговаривали, я все время чувствовала кожей его взгляд — куда весомей обычного. Он успел стать моим другом, а теперь предлагал нечто большее. Он хотел попробовать нечто большее. Я-то знала: он не из тех, кто легко и мимолетно влюбляется. Если я пожелаю его, я получу его всего целиком, и то же потребуется от меня. Все или ничего — это основополагающее свойство его природы, то есть самого света.

Я попробовала пошутить:

— Ты целый год думал, прежде чем решиться на это?

— Не год. Десять, — ответил Солнышко. — Последний год над решением размышляла ты.

Я удивленно моргнула, но потом сообразила: а ведь он прав. «До чего странно», — подумала я. И улыбнулась.

Потом я шагнула к нему, нашла пальцами его лицо. И поцеловала его.

Поцелуй оказался куда лучше, чем в ту далекую ночь на крыше дома Сумасброда, — наверное, потому, что на сей раз он не пытался причинить мне боль. Та же невероятная нежность при полном отсутствии злодейских намерений — что может быть замечательней? У него на губах был вкус яблок, которыми он, должно быть, полакомился, возвращаясь из города. И еще редиски — чуть менее приятно, но против этого я тоже не возражала. Я все время чувствовала на себе его взгляд. «Ну да, он такой», — подумала я. Хотя, собственно, я тоже глаз не закрывала…

И все-таки ощущение было странное. И только когда он взял меня за талию, чтобы притянуть поближе и заняться всем тем, что обещал его взгляд, я наконец поняла, что сбивало меня с толку. Вот он сделал что-то такое, отчего я ахнула, и до меня дошло: поцелуй Солнышка был… всего лишь поцелуем. Простым соприкосновением губ, без радуги красок перед глазами, без никому не слышимой музыки, без полетов на крыльях незримых ветров…

Я так давно последний раз целовалась со смертным, что успела забыть — у них такого не получается.

Ну и ладно. Зато у нас могла получиться уйма всего другого…

* * *

Я благополучно проспала почти до рассвета, но потом меня разбудил приснившийся сон. Я вздрогнула и невольным движением лягнула Солнышко в голень, но он никак не отреагировал. Я повернулась к нему и обнаружила, что он уже бодрствовал.

— Ты спал вообще? — спросила я, зевая.

— Нет.

Я не могла припомнить свой сон. От него осталось лишь смутное ощущение беспокойства, и рассеиваться оно не спешило. Я приподняла голову, лежавшую у Солнышка на груди, села и стала тереть лицо. Я плохо соображала спросонья, только чувствовала противный «ночной» вкус во рту. Снаружи уже начали утреннее песнопение несколько самых решительных птиц, хотя холодок в воздухе сказал мне, что солнце еще не взошло. Было очень тихо. Стояла настороженная, чуточку жутковатая тишина, присущая маленьким городкам в предрассветные часы, когда даже рыбаки еще не проснулись… Я с мимолетной грустью подумала о том, что в Тени птичьи голоса не были бы столь одинокими…