Безутешный счастливчик - Венедикт Васильевич Ерофеев

Лежнев – Рудину: «Не червь в тебе живет, не дух праздного беспокойства: огонь любви к истине в тебе горит».

«усталость окончательная»

И кончалось так: «И да поможет Господь всем бесприютным скитальцам!»

Наталье Ласунской – 17 лет.

Лизе Калитиной – 19 лет.

А Рудину и Лаврецкому – по 35.

«Рудин». 1855. «Гнездо». – 1858 г.

«Дворянское гнездо». 18–19 ноября.

О мелодии: «Она дышала бессмертной грустью и уходила умирать в небеса».

Слуга Антон: «Всяк человек сам себе на съедение предан».

«Не сокрушай ты меня, старуху!»

«Заставьте его спеть романс о том, как луна плывет».

«Безо всяких темных чувств».

«Еще живых, но уже сошедших с земного поприща».

Лаврецкий в конце: «Здравствуй, одинокая старость! Догорай, бесполезная жизнь!»

А Тургенев в конце: «Что подумали, что почувствовали оба? Кто знает? Кто скажет? Есть такие мгновения в жизни, такие чувства… На них можно только указать – и пройти мимо».

Салтыков-Щедрин о литературе русской в 60-х гг.: «из загнанной и трепещущей она превратилась в ликующую».

О русской тоске. Западный человек может негодовать, ожесточаться, настаивать, но «тосковать» он положительно не умеет. Ни англичанин, ни немец, ни француз не умеют сделать из тоски постоянного занятия («За рубежом»).

О России. «Если, например, известную местность постиг неурожай, то достаточно послать в ту местность двоих исправников вместо одного, и вредные последствия неурожая устроятся сами собою».

«Россия – страна какая-то уж слишком континентальная. Растянулась она неуклюже, натуральных границ не имеет, рек мало, да и те текут в какие-то сомнительные моря. И – везде мальчик в штанах, а у нас без штанов».

«Сердитые нынче времена настали».

«За рубежом» так и начинается: «Есть множество средств сделать человеческое существование постылым, но едва ли не самое верное из всех – это заставить человека всю жизнь торчать у себя на родине» и т. д.

«Мозгами шевелить зазорно. Пусть лучше не я, а какая-нибудь бестия шевелит».

_______

У Астафьева хорошая сибирская пословица: «День меркнет ночью, человек – печалью».

А у Солженицына Спиридон:

«Волкодав прав, а людоед – нет».

А. Синявский еще 20 лет назад: «…Я возлагаю надежду на искусство фантасмагорическое, с гротеском взамен бытописания» (А. Герц. «Что такое соц. реализм»).

Из альманаха «Часть речи», 1980 г., № 1.

Из главы «Советское барокко» подглава «Е-в».

«Автор шедевра „М – П“ – самая загадочная фигура современной русской литературы, именно потому, что – автор шедевра, и ничего больше (кроме маленького эссе о Розанове) ему принадлежащего вроде бы не имеется. Был, говорят, роман „Шостакович“, никакого, говорят, отношения к композитору не имеющий, где действие, говорят, происходило в пункте приема стеклотары. Так, говорят, канул этот роман безвозвратно где-то в пивных Третьего Рима.

Может быть, так и надо – по крайней мере, это в самой высшей мере соответствует тому образу алкаша Венички Ерофеева, писателя Венички Ерофеева, который явлен со страниц „М – П“. Веничке чужда и бессмысленна внешняя, так называемая реальность, окружающая жизнь. Ему омерзительны и жалки сами люди и их отношения друг с другом. Он – высокий философ-идеалист строит себе другой мир, в котором все возвышенно и чисто, все чутки и добры. В этом мире если кто-то говорит: „Давайте пить пиво“ – все тут же идут пить пиво: а если кто-то захочет пить херес, то все дружно бросятся к хересу. Говорят в этом мире только о прекрасном: почем нынче „Кубанская“, что пил Гёте и сколько плохих баб стоят одной хорошей.

Но Веничка гибнет. Слишком идеален и светел созданный им пьяный мир, и не уберечь ангелу чистоту риз, спускаясь на погрязшую в мерзости греха землю. Поэтому Веничка бессмысленно кружит, якобы едет из Москвы в райские Петушки, а на самом деле – в ту же Москву. И идеал не становится ближе. Он просто вне его пути. Не достичь ему идеала. А может быть, и нету его.

_______

А. Терц: «В то же время анекдот все более активно проникает в современную русскую литературу. Достаточно назвать Галича, „Чонкина“, повесть „Москва – Петушки“, главу „Улыбка Будды“ из романа Солженицына „В круге первом“, Аксенова, Зиновьева… Иногда кажется, что от всей нашей современности останутся одни анекдоты и тем ее, бедную, увековечат».

«Двадцать два». Общественно политический и литературный журнал еврейской интеллигенции из СССР в Израиле. № 13. Тель-Авив, июль 1980 г. Рецензия на альманах «Скопус».

(Вначале о Савелии Гринберге.) «По сравнению с ним большинство других авторов сборника кажутся чахлой немочью…но грустнее и скучнее всего читать рассказы Льва Меламида. Помните, как запели ангельскими голосами прейскурант цен на выпивку у Венички Ерофеева? Так вот, Лев Меламид возвратил этому листу цифр и наименований всю подобающую прейскуранту скучность. Его перечисления, где и что было выпито, не становятся литературным фактом, как у Венички Ерофеева. Они остаются малоинтересным фактом биографии малоинтересного собеседника. Веничка не мог вспомнить, что он пил между пивом и альб де десерт. Меламид все помнит, потому что записал – но не прочувствовал. Интереснее уж читать телефонную книгу, ту страницу, где все Коганы.

„Он летел вниз и ждал – подхватят ли его ангелята?“ – пишет Меламид. Нет, не подхватят, господин Меламид, – они сейчас с Веничкой возятся с Ерофеевым».

1982

Вышло в 1981 г.

«Слово о полку Игореве». 287 стр. 2 р. 60 к. М.: Советская Россия. «Сокровища драматической русской литературы».

В. Высоцкий. Нерв. Стихи. М., Современник. 238 стр., 1 р. 40 к., 55 тысяч экз.

О’Генри. Рассказы.

Шекспир. Трагедии.

1983

У Гейне: «время, когда страшатся всего громкого, когда приглушенно мыслят, чувствуют и шепчут, находя в этой приглушенной поэзии свою приглушенную радость».

Чьи-то слова передает Гейне: «Я и не люблю евреев. Они подлы без всякой грации, поэтому всякая подлость становится из-за них неприемлемой».

Гейне о Бонапарте: «правление его было для французов курортным сезоном».

Мило у Гейне: «французы настолько противоположны всяким сновидениям, что даже их самих никогда не увидишь во сне – снятся одни только немцы».

В «Крокодиле» началась серия публикаций: «Дисциплинарные литрозги».

Единственно прочтенное, и то выборочно за весь май, – «Исповедь» Бл. Августина.

«Итак, я решил внимательно заняться Св. Писанием и посмотреть, что это такое. И вот, я вижу… здание, окутанное тайной, с низким входом; оно становится тем выше, чем дальше ты продвигаешься. Я не был в состоянии ни войти в него, ни наклонить голову, чтобы продвигаться дальше… Оно (Св. Писание) показалось мне даже недостойным сравнения с достоинством Цицеронова стиля».

«Моя кичливость не мирилась с его простотой, мое