Обаяние тоталитаризма. Тоталитарная психология в постсоветской России - Андрей Гронский

А.Г.: С твоей точки зрения, почему так мало людей ходит на митинги?

Екатерина: Это для них непривычно. И они не очень представляют результат.

Станислав — предприниматель.

А.Г.: С твоей точки зрения, что происходило с психологической атмосферой в России за последние два года? Как менялось настроение людей?

Станислав: Мне сложно говорить за всех людей. Дело в том, что мой круг общения — это довольно-таки специфические люди.

Я помню шок, который я испытывал, и который мои друзья испытывали, и которые, кстати, не разделяют моих убеждений. Не верилось, что в Крыму происходит то, что происходит. То, что это реально. В то, что Совет Федерации одобрил применение войск в Украине, в то, что появились «зеленые человечки». Не хотелось в это верить. Это вызывало растерянность и непонимание и у меня, и у моих близких друзей.

А потом мы как то стали возвращаться в реальность. И кто-то это приветствовал, воспринимал это с некоторой бравадой, а кто-то как я отнесся к этому резко отрицательно.

Казалось, что это какой-то рубикон. Не понятно было как с этим жить и что делать. Если мы способны захватывать чужие территории и начинать войну, то совершенно непонятно как жить в этом государстве теперь. И вообще стоит ли в нем жить, может быть действительно лучше уехать. А потом как-то все успокоилось, улеглось и стало понятно, что как-то жить можно. Что пока еще за слова, если в тюрьму и сажают, то не всех и не часто.

А.Г.: А что происходило потом?

Станислав: Мне кажется, что люди, которые приветствовали вот такую силовую модель, авторитарную модель «сильной» России нашли много подтверждений своей точке зрения. «Сила» для меня в кавычках, потому что для меня сила в другом. А для этих людей сила в агрессии, в захвате, в том, что мы будем участвовать и на Донбассе, и в Сирии. И это все стало копеечками в их копилочку силовой модели: «Вот мы такие сильные — мы и на Донбассе сильные, мы и в Сирии можем бомбить!» Это стало подтверждением их точки зрения, их «правоты». И они ее находят уже там, где, мне кажется, ее невозможно найти. Это можно назвать каким-то псевдопозитивным мышлением: санкции это плохо для экономики, но они говорят, что сейчас будет импортозамещение и внутреннее производство. И т. д. и т. п. В каждом каком-то негативном событии они видят что-то хорошее. Например, вырос доллар, дорого стало ездить за границу, они говорят: «Ну, хорошо, тогда мы в Крым будем ездить. Зачем нам нужна эта заграница», — и т. д.

И мне сложно предположить, что еще должно произойти дальше, чтобы люди начали как-то менять свою точку зрения. Мне в этом видится очень большая негибкость. Большинство из них сами не думают, за них думает какое-то количество коллективного бессознательного. Если они думают «мы сильные», то они думают, что мы будем сильными всегда и во всем, и неважно как мы живем, и меняется качество жизни или нет. События мало влияют на умозаключения людей, на примере моих знакомых они уперто говорят, что все в порядке и политика правильная. Сложно сказать, что могло бы такого произойти, чтобы они могли сказать: «Путин был не прав, и мы были не правы». Похоже, они навсегда останутся верными приверженцами авторитарной модели нашего государства.

Может быть, играет роль запас денег, который еще есть в стабилизационном фонде. Раньше говорили, что его нам должно было хватить лет на 10, а теперь говорят, что хватит на 10 месяцев. В принципе, наша жизнь не так уж сильно и резко менялась, она ухудшалась, но плавно.

Что касается людей, которые не согласны, то я часто вижу некоторую негибкость. Многие во всем видят негатив: «Все что ни делается, все плохо. Мы же говорили, что будет хуже». Мне кажется, нужно быть очень осторожным. Мне хочется думать своей головой, а не сознанием какой-то группы людей, или каким-то коллективным бессознательным. Любое событие можно рассматривать с удобной для себя точки зрения.

А.Г.: Как происходившие события, с твоей точки зрения, повлияли на взаимоотношения людей?

Станислав: Важно сказать, что все конфликты, которые назревали между людьми, обострились. Я слышал, что из-за Крыма распадались семьи, люди разводились. Сам я поссорился с другом, мы не общаемся уже больше года. И, наверно, конечно внешняя политика не может стать причиной распада семьи, мне трудно это представить. Если какие-то конфликты назревали в семье, то они обострялись.

Эти разногласия очень принципиальные, они как будто на каком-то стыке — добро и зло, черное и белое.

Хотя если посмотреть с другой стороны, то ведь это всего лишь позиция. У наших людей принято очень лично все воспринимать. Если кто-то там утверждает, что мы захватили Крым и это хорошо, то какой-нибудь другой человек воспринимает это как личную обиду. Но это всего лишь позиция на самом деле.

И, кстати, мы учимся с этим жить. Этот кризис послужил катализатором того, что мы стали учиться жить, осознавая, что существуют разные позиции, которые могут отличаться радикально.

А.Г.: В России была масса политических событий — в том числе война в Чечне, Грузии, фальсификации выборов, протесты 11–12 гг., но это никогда не приводило к серьезным личным конфликтам. Почему такая реакция, на твой взгляд, возникла в связи украинскими событиями?

Станислав: Как будто в этот раз стало принципиально и нужно обязательно выбирать на чьей ты стороне. Такой принципиальный вопрос и люди уже не могут простить друг другу другую позицию. Другого объяснения у меня пока нет.

А.Г.: Сейчас многие говорят, что в последнее время уровень напряженности в отношениях между людьми снижается. С твоей точки зрения, что это значит? То, что люди научились жить с разными точками зрения?

Станислав: Думаю, да. Люди просто понимают, что нам все равно жить в одной стране, на одной лестничной клетке. И хотя они могут придерживаться диаметрально противоположных точек зрения, мы учимся с этим жить, и учимся с этим жить спокойно, так, чтобы это не доводило до конфликтов, до драк, до распадов семей и т. д. У меня есть одна позиция, у кого-то другая. И это замечательно, в современном гражданском обществе это нормально.

Когда люди умеют высказывать свои позиции, аргументировать их не переходя на личности это хорошо.

Мы как-то притираемся друг к другу, эти условные 10 и 90 %. Конечно часть из этих 90 % настроена радикально, наверное, большая часть. Они считают, что те, кто не согласен, должны исчезнуть. Но все же есть и те, кто понимает, что если меньшинство репрессировать, или убивать, или сажать, то мы превратимся в фашистскую Германию.

Глеб — врач, психолог, частнопрактикующий консультант

Максим — частнопрактикующий врач-психотерапевт