Ради милости короля - Элизабет Чедвик

– Сир… – Рассел снова упал на колени, Крендон – через мгновение после него.

– Встаньте! – повелительно взмахнул рукой Ричард. – Теперь, когда вы поняли, что я действительно здесь, без обмана, и моя армия удвоилась, вам следует вернуться к своим лордам и внушить им мысль о бессмысленности дальнейшего сопротивления. Даю им время до полудня, но после не ждите пощады. Возвращайтесь и сделайте все, что в ваших силах, в противном случае я сделаю все, что в моих.

Потрясенные до глубины души, Крендон и Рассел под охраной отправились в крепость, и Ричард повернулся к Роджеру:

– Вы говорили с де Венневалем и Мердаком. Они покорятся?

– Им не нравится эта мысль, сир, в особенности Мердаку, но они проглотят ее, подобно горькому лекарству. Возможно, пара выстрелов из перрье поможет окончательно их убедить.

– Благодарю, милорд Биго, – кивнул Ричард, – вы хорошо поработали.

Роджер поклонился и повернулся, чтобы отправиться к своим людям, но при виде единокровного брата среди рыцарей Хьюберта Уолтера остановился. Одежда Гуона износилась. Его волосы, похожие на редкую пожухлую траву были зализаны назад, заморское солнце прорезало глубокие морщины на щеках и висках у глаз. Исполненный злости и горечи, он не сводил взгляда с Роджера.

– Ты мнишь, будто выиграл! – рявкнул Гуон. – Мнишь себя великим графом Норфолком, которому ничего не угрожает! Но я добьюсь справедливости и земель, положенных мне по праву. Не только ты обладаешь влиянием.

– Не мне судить о вашем влиянии, – холодно ответил Роджер, – и не вам – о моих землях. Возможно, благодаря участию в Крестовом походе вас стали выше ценить на небесах, но вы заблуждаетесь, если считаете, что это улучшит ваши дела на земле.

Роджер де Гланвиль, стоявший поблизости, присоединился к Гуону:

– Гуон прав. Вам следует договориться с нами, поскольку вы не будете в безопасности, пока не сделаете этого, граф вы или нет. – Белки его глаз были желтыми.

Позади раздался хлопок перрье, а затем треск снаряда, врезавшегося в песчаник. В петлю незамедлительно положили новый камень, сделали поправку на расстояние, и второй снаряд отправился следом за первым, на этот раз перелетев через куртину и приземлившись с глухим стуком.

– Вы угрожаете мне, милорд? – спросил Роджер.

– Мне незачем угрожать, – покачал головой де Гланвиль. – Я всего лишь констатирую правду. Королю нужны деньги, и он выставит на продажу абсолютно все, когда вновь займется мирными делами… Все!

– Сомневаюсь, что у вас найдутся средства купить графство, – сухо произнес Роджер.

– Возможно, но найдутся ли у вас средства его сохранить? – лукаво посмотрел на него де Гланвиль.

На куртине появился шест с импровизированным флагом из отбеленного полотна. Флагом размахивали, чтобы привлечь внимание собравшихся в первом дворе. Команда требюше закрепляла свое орудие на земле с помощью кольев.

Между лопатками Роджера пробежал холодок.

– Что вы имеете в виду, милорд? Давайте не будем ходить вокруг да около.

– Я уже все сказал, – пожал плечами де Гланвиль. – Моему пасынку нечего терять, потому что у него ничего нет… Но у других ставки выше. – Он откланялся с улыбкой, подозрительно похожей на ухмылку.

У Роджера не было времени поразмыслить над словами де Гланвиля, какими бы тревожащими они ни были, поскольку флаг перемирия требовал всего его внимания и оруженосец уже спешил к нему от короля.

* * *

Во вдовьем доме свекрови в Доверкорте Ида выслушала детские молитвы, поцеловала сыновей и дочерей на ночь и со вздохом села у огня, чтобы заняться шитьем. Чуть раньше Юлиана развлекла детей басней о вороне и лисице. Очевидно, их отец обожал в детстве это сочинение некоего древнего грека по имени Эзоп. Девочки слушали и упражнялись с иглой, а мальчикам Ида дала шлифовать небольшие детали доспехов и конской упряжи, чтобы не озорничали. Хотя ее свекровь весьма гордилась внуками, она предпочитала, чтобы в ее присутствии они вели себя подобающе, а бегали и шумели где-нибудь в другом месте. В раннем детстве Гуго обожал драгоценные камни и вышивку на бабушкиных нарядах, Иде приходилось неусыпно наблюдать за ним и держать его липкие пальчики подальше от платьев Юлианы.

– Вы трудолюбивы, как пчелка, моя дорогая, – улыбнулась Юлиана. – Я редко вижу вас без вышивания, а если и вижу, то лишь потому, что вы варите сыр, наставляете прядильщиц или следите за приготовлением сидра.

– Работы всегда хватает, – грустно пожала плечами Ида.

– Как и слуг, – возразила Юлиана. – Не обязательно все делать самой.

– Мне нравится вести хозяйство. – Ида избегала смотреть Юлиане в глаза.

– Неужели? – Юлиана подняла тонкую рыжевато-коричневую бровь. – Весьма похвально, но есть разница – распоряжаться, как подобает женщине вашего положения, или сбиваться с ног.

Ида промолчала в надежде, что Юлиана оставит этот разговор. Свекровь ей нравилась, но порой была чрезмерно прямолинейной и властной.

По комнате бесшумно скользила служанка, меняя свечи и поднося их ближе, повинуясь указаниям Юлианы. Пожилая женщина встала со своего места у огня и подошла взглянуть на малыша в колыбели.

– Помню, как его отец лежал в пеленках, – задумчиво улыбнулась она. – Я тогда была молодой женой… и весьма строптивой. Мне сказали, что мой долг – послужить интересам семьи и выйти замуж за Гуго из Норфолка. Выбора не было. Помню, как меня поразило, что результатом удовлетворения его скотских желаний стал наш сын. – Она склонилась над колыбелью. – Как видите, я не из тех, кто умиляется при виде младенцев, но Роджера полюбила с момента его рождения и отчаянно хотела его защитить. Я знала, что в нем борются два начала. Все его детство я делала что могла, развивала в нем чувство чести, долга, справедливости, учила быть учтивым со всеми, потому что знала: от отца он не получит ничего, кроме безжалостного эгоизма и желания вскарабкаться на кучу навоза по чужим телам, наплевав на приличия. Я решила, что мой сын не превратится в подобие своего отца.

Ида перестала шить и взглянула на Юлиану. Обычно безмятежное лицо свекрови было искажено, и волосы на затылке Иды встали дыбом. Она не хотела, чтобы Юлиана продолжала, но не знала, как ее остановить.

Юлиана ласково поправила покрывало спящего младенца и вернулась на свое место. В алых бликах камина и желтом мерцании свечей драгоценные камни на ее платье сверкали, словно умытые дождем. Юлиана потерла ладони.

– Видите ли, Роджер был не единственным моим ребенком, – произнесла она. – Через одиннадцать месяцев после рождения Роджера я разрешилась мертвой дочерью, а еще через семь месяцев выкинула второго мальчика, после того как муж избил меня за то, что я не так на него посмотрела.

Ида в ужасе воззрились на Юлиану.

– В конце концов я обратилась за помощью к родне, – добавила Юлиана. – Пожаловалась брату, и он поговорил с Гуго… угрожал воздать сторицей, если еще раз тронет меня. Видите ли, это было оскорблением семейной чести – то, что сестру графа Оксфорда избивает собственный муж. Меня отправили к священнику, чтобы я выслушала проповедь о добродетелях хорошей жены и получила епитимью. Гуго не хотел ссориться с моим братом, поэтому оставил меня в покое… не считая совокуплений, но я больше не понесла, и он не мог внушить мне страх, как ни старался. Я испытывала к нему только презрение. В конце концов он аннулировал брак и вышвырнул меня из дома. – Она посмотрела на Иду с грустью и сочувствием. – Дорогая, я тоже потеряла своего первенца, но в возрасте семи лет, и увидела его вновь уже взрослым мужчиной.