Седьмой лимузин - Дональд Стэнвуд

— Вам надо положиться на меня. Я достану вам эту машину. Но, пожалуйста, поймите, королевский лимузин никогда не станет вашим — то есть таким, каким вы его себе представляете. Нравится вам это или нет, но Бугатти гордится своими детищами и у него имеются весьма четкие представления относительно того, в каком виде их следует выпускать в мир.

— Какая самонадеянность! — рявкнул Гитлер, но истинной злости в его голосе уже почти не было. Чувствовалось, что он вот-вот смирится с неизбежным. — Я понял это, когда прочитал его письма. И что же, он и впрямь полагает, что я с такой легкостью отступлюсь от своего?

Да он едва ли помнит о твоем существовании, — подумал Гривен.

— Мы с Бугатти славно поладили. Мы постараемся совместить достоинства обоих листочки — вашего и его. — Гривен еще раз развернул листочки. — Поглядите получше. Некоторые из его изменений действительно идут на пользу.

Гитлер сидел, скрестив руки на груди. Так, надувшись, перестает дышать ребенок в надежде, что взрослые выполнят его прихоть.

— Никто не требует от вас капитуляции. Речь идет всего лишь о небольшом компромиссе.

Но и концепция компромисса была чужда Гитлеру. Однако сейчас он в конце концов глубоко и уныло вздохнул.

— Ненавижу этот город, — сказал он меланхолически и без всегдашнего голосового напора. — Повсюду педерасты. С радостью предвижу, как вышвырну их всех, начав новую… — Гитлер сбился с мысли, поняв, что ему не стоит метать бисер перед свиньями. — Вы, герр Гривен, еще хитрее, чем я полагал. Сперва ставите палки мне в колеса, потом уговариваете меня смириться с этим. Вы ведь понимаете, что такое удается не всякому?

Гривен понимал это, как никто другой.

Гитлер отмахнулся от рисунков несвойственным ему жестом великодушия.

— Полагаюсь на ваше суждение. Но, тем не менее, я рассчитываю на то, что вы еще повоюете за мои планы с Бугатти. Особенно это касается раздвижного верха. На этом я настаиваю категорически! Моей Гели это должно необычайно понравиться!

Но тут настроение фюрера резко переменилось; надолго сконцентрироваться на чем-нибудь, даже на собственной любви, он был просто не в состоянии. Хитровато прищурясь, он посмотрел на Гривена.

— Какая жалость, что так мало народу знает о нашем с вами уговоре! Все бы принялись спрашивать: «А почему этот молодой человек оказывает вам такую услугу?» А я бы ответил: «Герр Гривен во многих отношениях похож на меня. Мы оба умеем обращать каждое событие себе в пользу».

Гривен, пожав плечами, тем не менее, почувствовал себя польщенным.

— Только смотрите, не вздумайте со мною хитрить! — Последняя фраза Гитлера отдавала холодком. — Эмиль! Герру Гривену завтра рано вставать.

Прошло три дня. Гривен с утра, сидя в кофейне, листал «Локаль-Анцайгер». Накануне, как и было обговорено заранее, прибыл второй чек от пунктуального господина Бауда.

— Спрячьте их понадежней, — сказал ему Гитлер перед тем, как хвостовые фары Мерседеса растаяли во мраке. — В сейф УФА, скажем. Банкам я не доверяю.

Гривен с трудом удержался от улыбки. Соскреби с фюрера его вождизм — и обнаружишь суеверного крестьянина. Нет, завтра он разместит чек в Дармштадтском банке. И еще раз зайдет к Зандеру и Хеншелю. Поработать над рисунками — и только так.

Люсинда посмотрела на него, заслонившегося газетой.

— Что там такого интересного пишут?

— Ничего особенного.

Очередная забастовка в Вене… Всесоюзный съезд клеймит Троцкого как ревизиониста… и, как это ни странно, ни слова о том, что в Берлин приехал Гитлер.

— Так тебе кажется, что стоит одолжить у Эриха его дворецкого? А это не окажется слишком банально?

— Гмм…

Его чашка вновь оказалась чудодейственным образом наполнена. Спасибо тебе, дорогая.

— А что насчет списка гостей? Нет ли еще кого-нибудь, кого тебе хотелось бы пригласить особо?

Что? Ах да, речь идет о приеме, который устраивает Люсинда. И она сумела настоять на своем.

— Я оставляю это на твое усмотрение.

И вновь она исчезла, а перед его взором оказались колонка светской хроники, курс обмена валюты, отеческие советы покинутым возлюбленным. Речь пошла о чем-то, связанном с именем Джозефины Беккер. Как отнесется публика к тому, чтобы пригласить ее… конечно, у нее африканская кровь, но не такая уж она черная, нет, скорее, цвета молочного шоколада…

Заметка, набранная петитом, привлекла к себе внимание Гривена, а потом и захватила его целиком. Бригитта Ниссен, девяти лет от роду, найдена в канале неподалеку от Шоссештрассе, ее горло перерезано от уха до уха. Неназванный офицер СА допрошен в связи с убийством, но затем отпущен. Это произошло три ночи назад.

— Карл!

Он слепо посмотрел на нее. Мыслями он был сейчас в том дурно пахнущем Мерседесе.

— Что такое?

— Ты меня не слушаешь!

— О чем ты, дорогая!

«Я по-прежнему думаю о той малышке. Понимаю, что это идиотизм. Жалкая капля в грядущей кровавой бане. Но зато прием!.. Я все время забываю, Алан, — вы чуть ли не единственный, кого там не было. Люсинда знает рецепт приготовления подобных кушаний. Бросить всех в один котел и посмотреть, как они будут там вариться».

Гривен пришел в студию рано, прихватив с собой оба рисунка — и Гитлера, и Бугатти. Главный трюк во взаимоотношениях с производственным отделом, в особенности в конце недели, заключался в том, чтобы явиться сюда задолго до полудня, пока не начался один из здешних пятничных «ленчей», имеющих тенденцию плавно перетекать в субботний завтрак в «Римском кафе» или в «Метрополе».

Зандер закатил глаза.

— Позвольте, Карл, я сам догадаюсь. Вы написали новую сцену. Под названием «Лили Хаген обнаруживает, что у нее протекает крыша».

Люди, сидящие за рабочими столами, дружно расхохотались, и Гривен волей-неволей присоединился.

— Нет-нет, со сценарием все в порядке. Дело во мне. Употребите на меня еще малость своего волшебства.

Один за другим он разложил на столе старые рисунки, а вслед за ними и новые, объяснив их появление своим визитом в Молсхейм.

— Нам с Люсиндой нравится, честно говоря, и то, и другое. Не могли бы вы хоть в какой-то мере… совместить их?

Половина сотрудников отдела столпилась вокруг. Хеншель постучал по грифельной доске:

— Я не совсем понимаю, чего вам хочется.

Да и самому Гривену это было не вполне понятно.

— Нечто более совершенное, чем обыкновенный рисунок. Не карандашом, не чернилами… — Внезапно его озарило. Он уставился на молодого человека с клочковатой бородкой.

— Отто! Как насчет какой-нибудь твоей картины?