Зеркала и галактики - Елена Вячеславовна Ворон

смолы и хвои…

Мобиль с телохранителями как на привязи катил следом; Хрюндель спал, а Юлька сидела, заключив коленки в кольцо рук. Коленки у нее красивые; руки тоже.

– Я знаю, о чем вы думаете, – заговорила она. – Будто меня Герман подослал, чтоб упросить вас на него работать.

Думал я в тот момент о другом, но спорить не стал.

– А он всерьез огорчился, что вы отказались, – продолжала Юлька. – Вы ему понравились.

– Лучше б я понравился вам.

– Нет уж! – вскрикнула она, будто ее шилом ткнули.

– Что так? – Я был уязвлен. – Объясните, пожалуйста.

– Объясню. Вчера вы полминуты беседовали с моей тетей.

– Было дело, – подтвердил я, вспомнив лунную Ольгу.

– И после этого бедная тетя заболела. Заболела вами – она влюбилась. Она сама не своя! – В Юлькином голосе звенело обвинение.

– Влюбилась за полминуты? Ну, тетушка резва.

– Не надо иронизировать, – осадила Юлька. – Вы это знаете. Не можете не знать!

– Позвольте, милая. Откуда?

– А почему вас кошки любят? – взъелась она. – Почему мужчины на дух не переносят? А камни вы почему руками чувствуете?

– Это разные вещи.

– Все ваши экстрасенсорные и прочие способности одного порядка.

– Вас Герман научил?

– Какая разница! Ну, он. Но ведь он прав?

– Ничуть. Я не заметил, чтобы женщины, с которыми мне довелось общаться, сходу влюблялись. Вот вы, например.

Дорога поднялась на вершину холма, и вдалеке блеснуло озеро в сизоватой оправе лесов.

– Тетя говорит: она погибла в тот миг, когда вы поцеловали ей руку. Она плачет, бедная! – Юлька бросила на меня негодующий взгляд. – Женщины из-за вас теряют голову в момент физического контакта.

Я подавил усмешку.

– Милая девушка, поделитесь: чтобы влюбить в себя известную очаровательную особу, я непременно должен поцеловать ей руку или довольно украдкой коснуться бедра?

– Я вам коснусь! Даже не думайте.

Я покатился со смеху. Надо же подобное измыслить. Женщины всегда ко мне хорошо относились – но это не повод, чтобы пороть такую чушь.

Мы спустились с холма и ехали по ровному участку пустынного шоссе. По сторонам бежали приветливые, такие родные сосны; утреннее солнце добавляло их сизым кронам яркой синевы.

– Милая Юлька, – заговорил я со всей торжественностью, на какую оказался способен, – позвольте, я докажу, что вы заблуждаетесь?

И протянул руку, думая коснуться Юлькиных пальцев; на запястьях у нее были браслеты, а тигровый глаз не потрогаешь – после будешь чесаться, как блохастый… Бац! Двигатель заглох, заклинило колеса, машина дернулась и пошла юзом. Нас обоих бросило вперед, и тут же сомкнулись объятия системы безопасности, не дали приложиться о лобовое стекло.

– Черт!

Нас занесло, я крутанул руль и кое-как выровнялся. Движок заглох намертво, тормоза не отпускает. Остановились.

Сбоку мелькнули зеркальные стекла, «корона» с Юлькиными секьюрити стала перед нами. Затем мелькнули сами телохранители – и я вдруг очутился плашмя на дороге, въехав мордой в грунт на обочине.

– Лежать!

Я спиной ощутил, что меня держат на прицеле. Правда, ногой под ребра не добавили.

– Парни, вы рехнулись?

– Лен, вставайте, – подала голос Юлька. – Мальчики, все в порядке.

Я поднялся, потер саднящий подбородок. Секьюрити не спешили убрать оружие. Я поглядел: у одного парализатор, а у другого – боевой излучатель, да еще какой. От меня и обугленных костей бы не осталось. Считай, легко отделался – ссадиной на лице.

– Больно? – участливо спросила юная миллионерша. – Не взыщите – я не позволю вам дотронуться.

Поглядел я на ее перстень с печаткой – серебряный, не в масть – и понял. То-то она не убоялась сесть со мной в машину. Нажала пальчиком, послала SOS, а секьюрити с дистанционника заглушили мне двигатель и врубили тормоз. Полицейские штучки.

Подковылял плачущий Хрюндель. Он качался, изо рта свешивалась ниточка слюны. Я положил его на ладонь. Котенок распластался, уронил голову и смотрел круглыми страдальческими глазами.

– Сволочи вы все.

– Лен, не надо. – Юлька жестом велела своим удальцам отойти. – Вы сами нарвались… Киса, маленький! – она склонилась над котенком. – Его нужно к врачу.

Я забрался в машину, вызвал скорую ветеринарную помощь. Мой бедолага часто дышал и постанывал. Юлька снова уселась рядом.

– Лен, послушайте…

– Уйдите.

– Да не сердитесь же!

– Девушка, я сейчас начну неприлично ругаться. Выйдите из машины и оставьте меня в покое.

Она подчинилась. Подошла к «короне», перекинулась парой слов с телохранителями. Парни с готовностью залезли внутрь, Юлька села сзади, мобиль развернулся и проехал мимо меня. Я понаблюдал, как он уменьшается на экране заднего обзора.

– Держись, – сказал я Хрюнделю. – Меня тоже крепко били; и тоже ни за что.

Пока ждали ветеринарку, я поразмыслил о Юлькиных словах.

В самом деле: кошки меня обожают, мужики морду бьют, с камнями пылкая любовь. Почему бы не поставить в этот ряд и женскую привязанность? Лунная Ольга, тетушка Марион – прямое доказательство.

Нет. Марион видит во мне сошедшего со звезд прохвоста, Ленвара-старшего, а Ольга… Ну, случаются задвиги у дам среднего возраста, отчего не списать на задвиг?

Вспоминаем дальше в прошлое. Илона, которую я любил и называл своей женой. В Травене, до тюрьмы. Она объявила, что знать меня не хочет, через три дня после суда – дескать, она убийце не супруга. Затем Вероника; верней, не затем, а до. Нам обоим по девятнадцать лет, а уж как мы друг друга любили – для того в языке слов не придумано. Не уберег: утонула в морском прибое. Восемнадцать лет, Надежда. Тоже не уберег: ушла к другому. Семнадцать: сестрички Катя и Аля. Ухаживал за обеими, но, как говорится, за двумя зайцами не гонись. Шестнадцать: никого. Итак: до семнадцати Лен Техада девчонкам вовсе не интересен, затем у сестричек ему ничего не откололось, восемнадцатилетнего девушка бросила без жалости, в девятнадцать впервые узнал, чем любовь отличается от увлечения.

Теперь кошки. Эти от меня всю жизнь без ума, сколько себя помню.

Мужчины. За рукопашный бой я взялся в восемнадцать, когда они меня совсем достали; тренером была женщина. Получается, мужики начали ополчаться где-то в семнадцать с половиной.

Камни. Это – в двадцать лет, не раньше. С полгода я их изучал, а в двадцать один начал работать экспертом.

Итак, разброс велик. Если не считаем кошек, одна вешка – семнадцать лет, другая – двадцать. Обозначить как вешку Веронику и свои девятнадцать я бы не рискнул, поскольку добивался ее любви настырно и долго, а не получил на блюдечке, как от Марион и Юлькиной тетки. Ну и что?

Промелькнувшая звезда, в которого втрескались сестры Техада, – чем он их взял? Может, у него тоже была отдельная способность? Бешеная сексапильность, переданная по наследству и