Черный тополь - Полина Москвитина

Далеко от пасеки не уехали. Кони по пузо вязли в глубоких наметах рыхлого, крупитчатого снега. Агния с Андрюшкой вели лошадей за собой, пробираясь между сухостойными стволами старых пихт. Андрюшка еще удивился: куда ни глянешь – кругом мертвый лес.

– Хо-хо! В бурю-то в таком лесу – чистая погибель. Чуть замешкался – насмерть прихлопнет, парень.

– А почему он засох, лес-то?

– Пакость такая водится. Вредитель, значит. Жучок иль как там прозывается, токмо чистая погибель от него. Как напал на пихтач иль кедрач – вчистую погубит. Вот оно как. Одни в жизни добро делают, а другие – погибель сеют.

Наткнулись на свежий след. Андрей Северьянович пригляделся и сказал, что здесь только что прошли две лошади с тяжелыми вьюками и двое мужчин – один в болотных сапогах, какие носят геологи и приискатели, а второй, легкий на шаг, в броднях. Потому – один все время вяз в снегу, второй – держался на насте.

– По всему: идут за Большой Становой хребет. Если не ваши люди – оборони Бог заявиться туда. Сказывай, дева.

– Я же говорила: геологи идут.

– На Большую Кипрейную?

Агния подумала. Большая Кипрейная – приток Крола. Это же за Большим Становым хребтом.

– Разве мы туда идем?

– Куда еще? Туда и есть. Токмо не перевалить через Становой. Не вовремя приехали. Сказывал: не раньше большой воды. А до воды, почитай, полторы недели ждать.

– Это же далеко, Андрей Северьянович! А вы говорили – рукой подать.

– Хо-хо! Золото, дева, токмо во сне близко лежит. А так – завсегда далеко и трудно. Место там дикое, безлюдное. На сотню верст, а то и более, до прииска нет заимок и никакой холеры не проживает, окромя таежного зверя.

Впереди, со склона Малого Станового хребта, в струистом лиловом мареве плавал отрог Банского хребта. Таких Становых хребтов по тайге немало. Становой – значит главный, как бы старейшина среди гор. Есть Становой хребет на цепочке Жулдетских отрогов, Маральего перевала, Кижартского кряжа, а все они от Саян род ведут, от Саян, опоясавших каменным поясом Сибирь от Байкала до Алтая.

Со склона горы повернули в низину. Не шли, а ползли свежими следами по рыхлому, водянистому снегу.

У каждого бывают безрадостные дни в жизни, когда небо кажется с овчинку. Другой раз так они навалятся на плечи, что дохнуть тяжело. Сидеть бы сиднем, пережидая житейскую непогодь. Иной как-то умеет перелить полынь горечи в другого: выскажется, что лежит у него на душе, ему посочувствуют, надают тысячу советов, столь же неприемлемых в жизни, как и легко все разрешающих, и – горюну легче дышать. И глаза засветятся у него веселее, в губах мелькнет притухшая улыбка, и он уже видит, хотя и не близкую, но перемену к лучшему.

«Лето не без ненастья, – говорит он себе. – Все перемелется – мука будет».

Не такова была Анисья Головня. Она переживала молча. И чем тяжелее было горе, тем суше были ее глаза. В такие дни она была особенно собранной, отзывчивой на чужое горе.

Безрадостным было для Анисьи возвращение из города домой. Она ушла от матери, собралась навсегда покинуть Белую Елань. В тресте ей предложили место технорука в леспромхозе на Мане. Но ей не хотелось возвращаться в тайгу. Она чувствовала, что надвигается какая-то страшная беда.

Тому причиною была одна случайная встреча в городе. Как-то на улице ее остановил пожилой человек в черном пальто. Он ее просто взял за руку чуть выше локтя и, когда она дернула руку, спокойно усмехнулся:

– Не узнала?

У Анисьи точно оборвалось сердце. Она, конечно, узнала его!

– Давно в городе? – спросил пожилой человек в черном пальто, пристально глядя ей в глаза. – А! По делам леспромхоза? Как успехи? Неважные? Не верю! Не верю, Анисья. В моей родове, как я хорошо помню, бесталанных не было. А ты вся в деда, в моего отца, – нажал он на последние слова и опять взял ее под локоть. Она не вырвала руку. Шла, неживая от страха.

– Зови меня просто дядей Мишей. – Анисья вздрогнула. – Ну а что нового в Белой Елани?

Анисья не знала, что сказать, и совершенно случайно выпалила, что ее мать как будто вышла замуж за Филимона Боровикова.

Дядя Миша ничуть не удивился и не огорчился:

– За Филимона? Вот как! Разошелся со старухой?

– Она… повесилась.

На этот раз дядя Миша даже замедлил шаг:

– Повесилась? Удивительно! Она же из старообрядок-тополевцев, а, как мне известно, у старообрядцев насильственная смерть – тяжкий грех. Прямая дорога в ад. Как же это случилось?

– Мама писала, что сын Филимонихи, Демид, нашел у матери золото и сдал государству.

– О – о! – протрубил дядя Миша. – Это уже причина!

Когда подошли к шумному перекрестку, дядя Миша пригласил Анисью в ресторан «Енисей» – в тот же!.. – отметить хорошим обедом их встречу. Анисья не хотела идти в ресторан, отговаривалась, но дядя Миша так цепко держал ее за локоть, что Анисье пришлось уступить. Все равно он ее не выпустит из рук.

«Теперь я погибла! Погибла, погибла!» – твердила Анисья про себя, а дядя Миша снял с нее пальто, пуховую шаль, отыскал столик в тени от света большой люстры с хрустальными подвесками, подальше от шумного оркестра.

Теперь они были вдвоем…

Он очень переменился, «дядя Миша». Человек, которого Анисья даже про себя не могла назвать настоящим именем.

Одет просто – в черный шевиотовый пиджак, видна клетчатая рубаха без галстука, но лицо – другого такого не встретишь, наверное, во всем городе на Енисее! Оно было особенным: заостренное, как лезвие бритвы, энергичное, изрезанное глубокими морщинами. У дяди Миши появились залысины и на темени серебрились реденькие волосы. Запомнились руки – нетерпеливые, нервные, цепкие, жилистые. Дядя Миша никак не мог их удержать на одном месте. То клал на скатерть ладоням вниз, то передвигал фужеры и узорные рюмки, то потирал ладонь о ладонь, похрустывая пальцами. И только глаза – глубоко запавшие, какие-то бесцветные, под такими же тонкими бесцветными бровями, смотрели на Анисью безжалостно и страшно: они копались в ее душе, в ее сердце, иглами покалывали напряженные нервы.

– Как поживает Крушинин в Сухонакове?

– Охотник? Тот, что отбыл срок за поджог тайги?

– Ну, я не знаю, за что ему тогда приварили. Меня интересует, чем он теперь занимается?

– Известно чем. Браконьерничает.

– А! – Дядя Миша тонко усмехнулся. Говорил он до того тихо, что Анисье все время приходилось нагибать голову. Со стороны глянуть – не иначе как старик затеял интрижку с бывалой девчонкой.

– Ну а Потылицын как? Андрей Северьяныч?

– Какой Потылицын?