Солнце и Замок - Джин Родман Вулф

– Да! – Казалось, пророчица готова запрыгать от радости. – Все мы – лишь тени в его лучах, в лучах грядущего солнца! Большего нам не дано.

Откуда-то издали донесся звук, напоминавший частый топот бегущего.

– Еще кто-то спешит к нам, – заметил я.

Даже ундина, приподняв голову, прислушалась.

Шум, что бы его ни издавало, становился все громче и громче. Вдоль длинного зала со свистом пронесся странный сквозняк, всколыхнувший древние занавеси так, что на пол лавиной посыпалась пыль пополам с жемчужинами. Взревев подобно грому, порыв сквозняка отшвырнул назад створки дверей, раздвинутые телом ундины, и принес с собой тот самый аромат – необузданный, отдающий солью, зловонный и плодородный, будто пах женщины – которого, однажды с ним познакомившись, не забудешь вовек. В этот миг я нисколько не удивился бы, услышав грохот прибоя или пронзительные крики чаек.

– Море! – крикнул я остальным, собираясь с мыслями, дабы понять, что из всего этого следует. – Должно быть, Несс уже под водой!

– Несс затонул два дня тому назад, – выдохнула Валерия.

Я поспешил подхватить ее на руки. Казалось, с годами жена моя сделалась легче ребенка.

Следом за ветром в гипогей ворвались волны – бессчетные белогривые дестрие Океана. Плечи ундины укрыла мантия пены, так что на миг она показалась мне чем-то сродни единству двух миров – женщиной и в то же время прибрежным утесом. Запрокинув с их помощью неимоверно тяжелую голову, она испустила вопль, исполненный торжества и безысходности. Так воет буря, бушующая над морем, и подобного крика я всей душой надеюсь ни разу не услышать впредь.

Преторианцы, спасаясь от волн, с громким топотом устремились на возвышение, к трону, а их юный офицер, прежде казавшийся таким напуганным и нерешительным, схватил за руку сестру Иадера (уже не пророчицу, так как пророчествовать ей сделалось более не о чем) и потянул за собой.

– Ну, я-то не утону, – пророкотал Бальдандерс, – а все остальное пустяк. Спасайся, если сумеешь.

Я машинально кивнул и свободной рукой отдернул в сторону занавес. Преторианцы гурьбой придвинулись к нам вплотную, отчего трижды приветствовавшие меня колокольчики бешено, беспорядочно задребезжали и, обрывая истертые, иссохшие нити, со звоном посыпались на пол.

Не шепотом, во весь голос (к чему держать в тайне слово власти, если оно вот-вот утратит всякий смысл?) я велел двери, которой вошел в гипогей, отвориться. Дверь распахнулась, и из-за порога навстречу нам шагнул тот самый наемный убийца, по сию пору не пришедший в себя, огорошенный памятью о мертвенно-серых пустошах царства смерти.

– Стой! – крикнул я.

Увы, окрик мой запоздал: переступив порог, убийца немедля увидел и венец Автарха, и источенное временем лицо несчастной Валерии.

Должно быть, бойцом он был выдающимся: ударить быстрее не смог бы ни один из учителей фехтования. Отравленный батардо сверкнул, точно молния, и в тот же миг я почувствовал жгучую боль: насквозь пронзив одряхлевшее тело бедной моей жены, клинок вошел в мое тело, вновь отворяя рану, нанесенную листом аверна, пущенным в меня Агилом многие годы назад.

XLIV. Прилив утренний

Все вокруг озарилось мерцающим лазоревым светом. Коготь вернулся, вернулся ко мне – но не тем, что погиб под огнем артиллерии асциан, и даже не тем, что я отдал хилиарху преторианцев Тифона, а Когтем Миротворца, самоцветом, найденным мною в ташке, когда мы с Доркас шли темной дорогой вдоль Стены Несса. Сказать бы об этом хоть кому-нибудь… да только рот оказался накрепко запечатан, и нужных слов сыскать тоже не удалось. Наверное, я унесся слишком далеко от себя самого, от Севериана из крови и плоти, рожденного Катериной в тюремной камере, в темницах под Башней Матачинов. Перенесший все, Коготь сиял, слегка покачиваясь на фоне темной бездны.

Нет, покачивался вовсе не Коготь, покачивался я сам – мягко, словно в колыбели, а солнце нежно ласкало мне спину.

Должно быть, солнечный свет и привел меня в чувство, как поднял бы со смертного одра: ведь Новое Солнце должно вот-вот взойти, а Новое Солнце – я сам. Подняв голову, я открыл глаза и выплюнул изо рта струю хрустально-прозрачной жидкости, ничуть не похожей ни на одну из вод Урд. Казалось, это вовсе не вода, но что-то вроде более плотного воздуха, придающего сил, подобно ветрам Йесода.

Видя вокруг сущий рай, я рассмеялся от радости, а рассмеявшись, понял, что прежде не смеялся ни разу в жизни, что все радости, какие я когда-либо знал, были лишь безнадежно бледным, туманным, расплывчатым предчувствием этой. Больше жизни желал я подарить Урд Новое Солнце – и вот оно, Новое Солнце Урд, пляшет повсюду вокруг десятками тысяч крохотных искристых бесенят, венчает каждую волну чистым золотом… Даже на Йесоде не видывал я такого солнца! Затмевавшее великолепием любую из звезд, оно сияло, словно око Предвечного – так, что, осмелившись обратить к нему взор, огнепоклонник ослепнет вмиг.

Отвернувшись от его великолепия, я, подобно ундине, испустил вопль, исполненный торжества пополам с безысходностью. Повсюду вокруг покачивались на волнах обломки крушения Урд – вырванные с корнем деревья, смытая с крыш дранка, обломки балок, вспучившиеся трупы людей и животных… Должно быть, именно эта картина открылась матросам, обратившимся против меня на Йесоде, и, увидев ее воочию, я разом утратил всю ненависть к ним, обнажившим источенные рабочие ножи, дабы предотвратить явление Нового Солнца, а еще вновь удивился тому, что Гунни приняла мою сторону. (И вдобавок уже не впервые задался вопросом, не ее ли выбор оказался решающим: ведь, поддержав товарищей, Гунни непременно схватилась бы не с эйдолонами, а со мною самим – такова уж была ее натура, а моя гибель обрекла бы на гибель и Урд.)

Откуда-то издали, перекрывая ропот многоязыких волн, донесся – хотя, возможно, мне это только почудилось – ответный крик. Я устремился на голос, но вскоре остановился: сапоги и плащ изрядно мешали плыть. Безжалостно сброшенные, превосходные, почти новенькие сапоги камнем пошли на дно. Следом за ними отправился плащ младшего офицера, о чем мне после еще пришлось пожалеть. Плывущий, бегущий, идущий дальней дорогой, я особенно остро чувствую собственное тело, и на сей раз оно оказалось сильным и крепким: нанесенная отравленным клинком убийцы рана исцелилась, подобно той, что нанес мне Агил ядовитым листом аверна.

Однако этим – здоровьем да силой – все и ограничивалось. Нечеловеческое могущество, сообщаемое телу моей звездой, исчезло как не бывало, хотя именно оно, все всяких сомнений, исцелило меня, пока оставалось при мне. Старания отыскать ту, прежнюю часть собственного существа завершились ничем