Японская новелла 1960-1970 - Кобо Абэ

class="p">Сразу после Нового года предполагалось созвать комиссию кредиторов, но время шло, а заседание все откладывалось из-за того, что основные кредиторы никак не могли прийти к единому мнению. Между тем наступил февраль.

Я узнала, что дом друга нашей семьи — художника Сиро Нумады — заложен в счет долга акционерной компании мужа. Мне сообщил это старший брат Сакудзо. Если в течение февраля нам не удалось бы достать денег, дом Нумады был бы описан. Муж отправился к брату, чтобы одолжить у него необходимую сумму.

Это произошло как раз на следующий день после небывалого для Токио снегопада — в саду лежали сугробы по колено. У меня уже не было сил ни сердиться, ни волноваться. Я стояла и смотрела на ослепительно сверкающий снег. Меня охватило предчувствие новой беды. Обрушившийся на этот раз удар оказался поистине ужасным. Позвонил брат мужа и сказал, что больше он для Сакудзо ничего сделать не может. Это было его окончательное решение. Он даже заявил:

— Пусть Сакудзо объявляет себя банкротом и поступает как ему заблагорассудится. Мы отказываемся от такого человека.

Да, неприятности сыпались на нас одна за другой. Я распродала все свои золотые вещи и украшения. И все равно вырученных денег, даже вместе с авансом в счет моих авторских гонораров, не хватало для спасения дома Сиро Нумады.

— Как с ножом к горлу пристали!.. Что ж, выползайте, рабы чистогана! — возбужденно восклицала я.

Свою злость и неприязнь к мужу я перенесла теперь на кредиторов. Я ненавидела их, словно имела на это право. Я должна была выжить, и для этого мне нужна была злость, как единственное оружие, пригодное для самозащиты! Черпая силу в злости, я швыряла деньги направо и налево, сознавая, что стоит мне начать сокрушаться о них — и я погибла.

— В твоем положении абсолютно неуместно поддаваться чувству собственного достоинства. Конечно, должно быть, приятно поступать, как ты. Но это никому не нужно. И ты должна понять это, — говорила мне моя близкая приятельница. Может быть, она и была права, но во мне действовали силы, не подвластные мне самой.

Чтобы сохранить дом Сиро Нумады, я решила достать необходимые пять миллионов у ростовщика. Относить в заклад мне было уже нечего. Ростовщик жил в квартале, где собираются поденщики и бродяги. Там он содержал более десяти постоялых домов и ночлежек. Еще раньше мужу как-то раза два или три приходилось иметь с ним дело по учету векселей.

Я вышла из дому во второй половине дня. Было холодно, свинцовые облака затянули небо, стояла какая-то поразительная тишина. Единственным человеком, который возражал против моего похода к этому ростовщику, оказалась моя мать. Ее просто бросило в дрожь от одного упоминания квартала, где жил ростовщик. Мать бранила моего мужа, была обижена поведением его брата и родителей.

— Почему ты одна должна отдуваться за все?! — негодовала она.

Меня самое возмутило, что против моего намерения обратиться к ростовщику протестовала только мать. Ее протест еще раз заставил меня почувствовать, что на всем свете лишь она одна и думает обо мне. Ведь общие друзья Сиро Нумады и нашей семьи только и твердили: «Необходимо что-то сделать для Нумады».

Один Сюнкити Кавада пожалел меня. Тяжко вздыхая, он как-то сказал: «Да, нелегко тебе».

Сам Сиро Нумада позвонил мне по телефону и попросил успокоить его жену. Мой муж в свою очередь обратился ко мне с просьбой:

— Может быть, ты возьмешь это на себя?

Ростовщик оказался грузным, невысокого роста мужчиной лет за сорок. Одет он был в серый пиджак с отворотами во всю грудь, как носили лет десять тому назад; стоячий воротник рубашки сдавливал его мощную шею. На бледном лице поблескивали стекла очков. Мне он напомнил нотариуса из американских кинофильмов, который заправляет большими делами, сам оставаясь всегда в тени.

— Сэги-сан, поразмыслите хорошенько. Ваш супруг разорился. Он ничего не смог сделать, и ему пришлось объявить себя банкротом. После объявления банкротства выплачивать долги не принято.

В манере ростовщика говорить быстро и возбужденно угадывался живой, беспокойный характер.

— Люди, дававшие поручительства при оформлении займов, должны сами расплачиваться за это. Предоставляя свой дом в качестве залога, его владелец должен был знать, на что он идет. Не мог же он относиться к этому с такой же легкостью, как если бы он просто одалживал соседу сковородку. Дурь, ерунда какая-то! Ведь жизнь, Сэги-сан, — это не детская забава. Вам самой совершенно нечего беспокоиться обо всем этом. Плюньте, и дело с концом. Как только вы махнете на все рукой, каждый сам в силу необходимости что-нибудь придумает по своему разумению. Ну что? Так ведь я говорю? Люди сами должны отвечать за свои поступки.

Ростовщик даже подался всем корпусом в мою сторону. Он говорил со мной, словно с малым ребенком, которому стараются растолковать каждое слово.

— Да… Вот такие дела. Господин Сэги разорился. Если он будет придавать излишнее значение таким вещам, как репутация, достоинство, дружеские отношения, ему не подняться. Жизнь — суровая штука. Упав в грязь, нечего пятна считать!

У меня вдруг навернулись слезы. С тех пор как я узнала о банкротстве мужа, это было со мною впервые. Мне казалось, я снова становлюсь маленькой, робкой девочкой. Я родилась последним ребенком в семье, когда отец уже был в преклонном возрасте. Меня очень баловали. До восьми лет мать все еще давала мне грудь. Я никуда не ходила одна; если со мной заговаривали незнакомые люди, я не могла ответить и тут же принималась плакать. Я все время ходила следом за нашей служанкой или моей старшей сестрой и всячески сторонилась чужих.

Я сразу поняла, Что ростовщик сочувствует мне. Он говорил со мной так не потому, что ему не хотелось давать мне деньги. Нет, он исходил из моих интересов. Решил, что я совсем не знаю жизни, и пожалел меня. Так мне показалось. Из-за этого я и расплакалась.

— Сэги-сан, Сэги-сан, — взволнованно заговорил ростовщик, наклоняясь ко мне, — надо быть стойкой. Нельзя поддаваться чувствам!

Я старалась успокоиться, но никак не могла. Мне казалось, что впервые в жизни я встретила человека, который видел во мне слабую женщину и вел себя как настоящий мужчина. И я стала по-детски умолять его.

— Все равно… мне непременно нужно достать деньги. Прошу вас, дайте мне в долг.

Ростовщик некоторое время раздумывал, потом посоветовал:

— Тогда ограничьтесь тремя миллионами. Ведь я говорю так исходя из ваших интересов. Это вы поняли?

— Поняла. Но мне во что бы то ни стало нужно пять миллионов, — упорствовала я.