Очень древнее зло - Екатерина Лесина

— Мир вам, — сказала она, поклонившись. Кем бы ни были они, но участи подобной они не заслужили. Мертвецов надо предать земле. Или морю. Тут уж как получается.

По полу будто сквозняком потянуло.

Куда идти-то?

Дальше… и прямо. По коридору. Раз есть коридор, то куда-то он ведет. Ко второму? Еще большему. И роскошному. Стены тут были покрыты пластинами золота, с выбитыми на них узорами. Узоры, правда, грязью заросли, но не так, чтобы вовсе их не было видно.

И…

Дальше.

К золотым дверям, что виднелись на другой стороне.

Легионера Брунгильда нашла аккурат возле дверей. Черный доспех его выделялся средь общей позолоты.

— Эй, — она остановилась. — Ты… живой?

Спросила и подумала, что как-то глупо вопрос звучит. Он точно мертвый и был таким еще тогда, в Замке. А тут? Как он тут оказался? Хотя… пришел.

Стало быть, спасают.

Мысль была приятной. А вот с Легионером надо было что-то да делать. Бросить? Так нехорошо как-то. Может, и не живой, а все одно из своих. Привести в чувство?

Как?

Брунгильда осторожно постучала по шлему.

А если… ладно, когда человек живой, можно послушать, бьется ли сердце. Или вон перышко к носу поднести. Хотя где его взять-то? Или… или потрогать, теплый или нет. А тут? Мертвые не дышут. И сердца у них нет. И… вовсе, все это глупо.

Легионер остался неподвижен.

А если мертвый… то что с ним случится?

Брунгильда вздохнула и потянулась к забралу. Хотя бы глянет, как они выглядят-то, чудовища или не особо? Она тронула доспех, удивившись тому, что тот теплый, словно кожа. И сила, там, под ним, она билась вместо сердца.

А вот поднять забрало не вышло. Руку перехватили.

— Живой, — Брунгильда обрадовалась, хотя конечно нашла чему. Может, он свихнулся. Мысль была на диво несвоевременной. Более того, запоздала она изрядно. И оставалось, что секиру стиснуть. — То есть… извини.

На нее смотрели.

И под забралом клубилась тьма. Интересно, если все-таки поднять… лицо у него есть? Или тьма лишь? Или, может, лицо это столь ужасно, что и глядеть не стоит?

Легионер хмыкнул, весьма отчетливо. И руку отпустил.

А потом взял и сам забрало поднял.

Надо же…

А лицо… лицо есть. Обыкновенное такое лицо. Мужское. Черты грубые и… сколько ему? Было. Сколько было, когда он умер? Тридцать? Сорок? Волос темный с нитями седины. И на щеке тонкий шрам. А еще один пересекает переносицу, поднимаясь ко лбу, чтобы исчезнуть в волосах.

Кожа загорелая, но сам бледен.

— Спасибо, — сказала Брунгильда. И руку подала. А её приняли.

— Пожалуйста, — голос у Легионера оказался скрипучим.

— Ты… говоришь?

— Похоже на то, — он повернул голову влево. Вправо. — Чувствую себя… странно.

— Вы не разговариваете. А сейчас…

Он прижал палец к губам и закрыл глаза. Потом положил ладонь на грудь и нахмурился. Брунгильда же подумала, что без шлема он изрядно утратил таинственности. И вовсе не особо-то пугает. Обычный мужик в темном доспехе.

— Сердце. бьется, — это было сказано с удивлением. — Горло…

— Бьется?

— Болит.

— Это с непривычки. Столько лет молчать. Как тебя зовут?

На сумасшедшего не похож, стало быть… может… может, того, ожил? Когда круг сотворили. И… и там Летиция мертвецов отпускала. А потом все сорвалось и случилась какая-то ерунда. Вот и ожил. И хорошо, если только он.

— Ульрих, — чуть помедлив, сказал Легионер. — Ульрих фон Виттенгроф. Седьмой барон Арвена.

— Это где?

— На севере. Далеко. Я шел совершать подвиг.

— Бывает, — Брунгильда оперлась на секиру. — И как?

— В честь прекрасной дамы, Элеоноры Северной. Я обещал ей привезти зеркало…

— Это ты зря…

— В которое она бы гляделась день ото дня, и красота её прибывала бы. Хотя не было девы прекрасней её… давно… очень давно. Я шел… и сражался.

Он посмотрел на руки.

— Это… как во сне. Я побеждал разбойников. Я добрался до Южного моря, до земель, где солнце никогда не опускается на землю. Я… попал в плен и был продан.

— Сочувствую.

— Я пытался бежать. Трижды. И убил моего пленителя. Тогда проклятые пираты привезли меня сюда. Сказали, что здесь моя ярость пригодится.

Ульрих.

Имя ему не подходит. Слишком уж вычурное.

— И меня купил тот, кто повелевал Тьмой. Он предложил службу. Три года… три года верности и я получаю свободу.

Он пошевелил пальцами.

— Я прослужил два. А потом меня убили. И подняли. И… и дальше все, словно в тумане. Спасибо тебе, дева, — он поклонился до самой земли. И Брунгильда смутилась. — Ты силой своей сняла темные чары…

Наверное, все-таки что-то такое у него с головою приключилось. За сотни-то лет.

— И я отблагодарю тебя. Я на тебе женюсь.

— Лучше золотом, — вырвалось у Брунгильды. И Ульрих нахмурился. — Извини. Это… нервы. И жениться на первой попавшейся деве — плохая затея.

Вот ведь… ожил на её голову. А остальные? Если один ожил, то и остальные… и что, они тоже жениться захотят? Или это один такой, Брунгильде попался?

— Ты сперва оглядись… — сказала она мягко, успокаивая. — Дев много, может, какая другая…

— Ульрих фон Виттенгроф всегда держал свое слово! — возмутился Легионер. — И мы знакомы. Некогда ты в милости своей снизошла до меня, зачарованного, подарив мне знак своего расположения.

Это когда ж она успела-то?

Легионер вытащил откуда-то платок. Её, Брунгильды, платок… и вот что с ним делать? С Легионером.

— Я, пусть и беспамятный тогда, понял, что судьба смилостивилась над душой моею…

Чтоб его, болезного…

— Слушай, — перебила Брунгильда, пытаясь отделаться от мысли, что не совсем живым Легионер ей нравился больше. — Тут… такое дело. Мы в Проклятом городе. Понимаешь?

— Я помню, о прекраснейшая…

— У тебя уже есть одна прекраснейшая. Твоя эта… Элеонора…

— Увы, она давно мертва, как и дети её, и внуки… время беспощадно к людям.

Интересно, он такой болтливый сам по себе или потому что молчал долго? Брунгильда подавила вздох. Ладно, пусть прекраснейшая. Ворон еще когда говорил, что хоть горшком называйте, только в печь не сувайте.

— Нам надо найти остальных.

— Прекрасных дев?