Кыш и Двапортфеля - Юз Алешковский

– Жалко, что дождь… Я бы завтра пополивал, – сказал я.

– Хороший дождь… – ответил Хабибулин.

И так вот всегда бывает: я, не успев подумать, надо это мне делать или не надо, выбежал под дождь и заплясал по асфальту, хлопая себя по взмокшей рубахе и умывая лицо ладонями. А рядом со мной, повизгивая от удовольствия, вертелся, колотя по лужам лапами, чёрный пудель, тоже выбежавший из подъезда.

– Серёжа! – с ужасом крикнула мама.

– Пардон! – гневно окликнули пуделя.

Я посмотрел на него, а он на меня, как будто спрашивал: «Пойдём или останемся под дождиком?»

– Серёжа!

– Пардон!

Я всё же первым возвратился в подъезд, чтобы мама не сказала: «Пудель и тот умнее тебя…»

Мама потащила меня домой по лестнице:

– Слушай, ну надо же голову иметь на плечах!.. А если ты схватишь грипп?

Я только поёжился от приятного озноба.

– Необходимо во дворе установить резервуар для запасов дождевой воды, – предложила хозяйка кошки, когда мы проходили мимо неё. – Дождевая вода прекрасно промывает волосы! Неужели трудно?..

– Совершенно верно! – поддержала её мама.

А старик пенсионер, который вчера за меня заступился, сказал мне:

– Молодой человек, поздравляю с полнейшей реабилитацией! Рад, что это произошло в течение одного дня. Я, позвольте заметить, в своё время ждал подобной минуты несколько лет… Очень, очень рад!

И я был рад, и мама тоже, хотя и не показывала виду: такой уж был у неё характер.

Дома она мгновенно раздела меня. Я даже не успел вырваться. Отец сказал маме:

– Твоя десятка лежала не под часами, а под вазочкой.

– Было бы странно, если бы я за эти два дня не потеряла голову. Если бы вы, мужчины, хоть на один денёчек стали мамами! – воскликнула мама, закутывая меня в свой пушистый халат.

Когда она ушла в ванную выжимать рубашку и брюки, я сказал отцу (мне всегда приходилось мириться первым):

– Пап! Вот посмотришь, я не завалю русский!

– Посмотрим… посмотрим… Я читал твой диктант. Только пиши на совесть. Почему ты думаешь, что я не умею диктовать?

– Тебе надо поучиться. А завтра у меня диктант в милиции и с Петром Ильичом, – сказал я.

– Всё же, если бы ты вчера посоветовался со мной, многого бы не случилось, – заметил отец.

– Ты сам сказал, что не собираешься вести меня за ручку по жизни!

– Не хитри. Про Гарика мог бы рассказать и мне и маме, а тем более Маринке.

– Ты меня ругал, когда я ябедничал в детском саду? Ругал. А вчера было сложное дело. Не сразу всё становится ясно. – Мне стало совсем весело оттого, что мы наконец разговорились.

– По-моему, всё было ясно, – сказал отец.

– Это по-твоему всё ясно.

– Ну, мне тоже не всё ясно… – вздохнул отец.

– А что? – с интересом спросил я.

– Например, – отец перекусил леску, – неясно, почему в автоматах вкусный сироп и разный. А у газировщиц – невкусный и одинаковый. А главное, мне неясно, почему эта скотина Голдуотер не сидит в сумасшедшем доме.

Я задумался, расхаживая в халате, как боксёр по рингу. Всё это было мне тоже неясно.

– Не отвлекай его от главного своими проблемами, – сказала мама, вернувшись из ванной. – А ты садись за правила!

– Нет уж. Сначала поужинаем, – сказал отец.

– Правильно!

Мне страшно захотелось есть.

– Эй, Серёжка! Айда по лужам! – закричал кто-то со двора.

Мама закрыла окно, подошла к зеркалу и спросила отца:

– Ты не находишь, что я постарела за эти два дня минимум на два года?

Мой отец осторожно погладил маму по щеке и сказал:

– Ну, скажем, не на два года, на два дня. И тебе это очень идёт. Кстати, мы тебя очень любим.

– Ага… – откликнулся я и подумал: «Конечно же, это я сам виноват, что так неудачно началось моё двенадцатое лето…»

В тот вечер я никак не мог заснуть, потому что мой отец очень хотел есть.

Он шагал по комнате, как тигр в зоопарке перед обедом, что-то ворчал себе под нос, то и дело уходил на кухню и гремел там кастрюлями. Они были пусты, но отец как будто не мог поверить этому и всё заглядывал и заглядывал в них.

Потом он тяжело вздохнул, достал из буфета хлеб и сел за стол. Я слышал, как он посыпал хлеб щепоткой соли и налил из графина воды в стакан. Сначала он, как я понял, злился, с трудом заставляя себя есть, но постепенно разошёлся и отреза́л хлеб кусок за куском. Потом достал из ящика «Известия».

Немного погодя отец включил приёмник и больше уже не ходил по комнате, как тигр. Это значило, что он наелся.

Мне тоже хотелось есть, но я вспомнил, как Зиганшин с товарищами во время океанской голодовки старался поменьше двигаться для сохранения сил, и попытался уснуть.

Но тут пришла мама. Отец сразу вскочил с дивана и снова заходил из угла в угол. Мама разделась и сказала:

– Всё-таки в читальне лучше заниматься, чем дома. Кажется, я не завалю французский.

Отец стукнул кулаком по столу и страшным шёпотом спросил:

– Начинается?

– Что начинается? – удивилась мама, расчёсывая свои красивые волосы.

– То, что я опять съел полбуханки хлеба с водой, и всё! – крикнул отец.

– Ты мог позаботиться об ужине или съесть хлеб с вареньем и с чаем, – сказала мама.

– А я люблю с солью и с холодной водой, – заупрямился отец. – Я хочу первое и второе!

– Приготовь сам, – засмеялась мама.

– Поговорим без шуток, – голос отца стал серьёзным и мрачным. – Ты уже две недели не заглядываешь в «Книгу о вкусной и здоровой пище» и, таким образом, разваливаешь семью… Я смотрел на это сквозь пальцы, но хватит, – добавил он, как артист. – Хватит! Одно из двух: или институт, или семья. Я не могу обедать в столовой, а он (речь шла обо мне) запустил арифметику. Из-за чего? Из-за ненормального питания и недостатка фосфора. Нам надоела сухомятка и наспех приготовленная бурда. Вот. Мы – мужчины!

– Тебе не стыдно? – спросила мама.

Отец помолчал немного и закричал, наверно, потому, что ему было стыдно:

– Нет! Мы хотим первое и второе! Щи хотим! Уху хотим! Котлеты хотим и жареную рыбу. Ребёнку нужен фосфор для мозгов!

– Значит, из-за какого-то фосфора я должна бросить институт?