Тени, которые проходят - Василий Шульгин

А Сева? Что случилось с ним в Варне, я не помню. Знаю, что позже он очутился где-то в Галиции, или в Угорской Руси, где стал священником. От него я как-то получил письмо, в котором он писал: «Всюду неважно, но и Рим не дремлет…». Это обозначало, что он там борется с католичеством. Но мне и тогда казалось, что есть худший враг, чем Святейший Престол. Это безбожие. И теперь я так думаю.

* * *

Примерно через месяц мы собрались ехать в Софию.

В Софии нас встретили русские друзья и поместили в гостинице. Так как мы не были женаты, то я выдавал Марию Дмитриевну за свою племянницу. По ночам жандармы иногда делали обыски. Мы открывали дверь, и они удостоверялись, что мы спим на разных постелях.

Надо сказать, что болгары сами называли свою страну Вавилоном, развратной до ужаса, и стремились силой насаждать добродетель. Русских считали развратными вообще априори, примерно такими же, как когда-то русские считали француженок.

* * *

В этой гостинице рядом с нами жила русская цыганка по фамилии Суворина. Она была законной женой сына издателя «Нового времени» в Петербурге Алексея Сергеевича Суворина. Обыкновенно, как мне рассказывали когда-то другие цыганки, даже если цыганка полюбит, то все же не может жить без табора. Поживет год-два с мужем и сбежит в табор. Но в данном случае сбежала не цыганка, а Суворин-сын. Эмигрировала она одна, без мужа. Здесь, в гостинице, она иногда с тоски напевала вполголоса. Для утешения она подобрала несколько брошенных русских детей, поместила у себя в номере, кормила их, поила и одевала.

* * *

К нам приходили разные русские. Между прочим, сенатор Чебышев. Он шесть дней в неделю питался только чаем, обедал же в воскресенье в ресторане нашей гостиницы и тогда заходил к нам. Он знал о расправе со мной в Варне. Я спросил его, не следует ли мне начать какую-нибудь акцию в отношении офицеров, стоявших за унтером. Он ответил:

— Нет, не надо. Вызова на дуэль они не примут, да и ваша честь не задета.

Так это и осталось.

Приходили и другие люди, интересные и милые. И мы основали клуб «Идиотов» в смысле «Идиота» Достоевского.

* * *

В Софии сохранилась еще русская дипломатическая миссия. Были кое-какие средства, и посланник хотел поддерживать иллюзию старой России. Он устроил как-то званый вечер без угощения ужином, который был заменен музыкой и балетом. Приглашены были Стамболийский, митрополит болгарский и некоторые русские, в том числе и я.

Было тесно. Я сидел близко от Стамболийского и митрополита. Музыка, пение, рояль прошли хорошо. Затем начался балет, состоявший из одной пары. Она — очень молоденькая балерина в балетной юбочке. Не помню, как он был одет, но на лице его были видны все пороки. Она танцевала то, что когда-то танцевала Павлова: романс Рубинштейна на слова Пушкина «Твой голос для меня и ласковый и томный». Танцевала на пуантах. Заканчивается этот романс словами «...люблю. Твоя…» и с ними балерина подбежала на пуантах к митрополиту и дрыгала ножкой прямо ему в седую бороду. Стамболийский произнес с улыбкой, но мрачно:

— Это не для пóпа.

Это был финальный номер, вечер кончился.

* * *

Не помню, в это ли время, но помню, что это происходило в Софии, П. Н. Врангель издавал журнал «Зарницы», который редактировал Н. А. Чебышев. В этом журнале и я участвовал. Кажется, тогда по желанию П. Н. Врангеля я написал для этого журнала статью под заглавием «Армия в сюртуках». После ее публикации Петр Николаевич отдал приказ снять форму, но армия была сохранена: сохранялись воинские формирования, продолжала действовать дисциплина.

По-моему, тогда же я написал брошюру под заглавием «Нечто фантастическое». Ее издало русско-болгарское издательство. В ней трактовались в фантастической форме насущные, животрепещущие вопросы, волновавшие в тот момент русских эмигрантов. Нужно было формулировать политические лозунги, которые показывали бы, как эти проблемы следует решать.

* * *

Помню, что будто бы в это время поссорился П. Н. Врангель с А. П. Кутеповым, который в это время тоже был в Болгарии. Покидая эту страну, П. Н. Врангель приказал ему оставаться в Болгарии и стоять там во главе РОВС’а. А. П. Кутепов не послушался, тогда Петр Николаевич приказал исключить его из списков РОВС’а за непослушание.

В связи с этим или нет, но А. П. Кутепов был арестован по указанию болгарского правительства. Когда его освободили, он уехал из Болгарии.

Припоминаю, что в Болгарии тогда жил генерал Покровский, бывший у нас одним из первых летчиков. По характеру это был настоящий садист, который был убежден, что нужно пролить как можно больше крови, все равно какой. Во время Гражданской войны был крайне жесток, в частности, как-то приказал повесить трехсот пленных китайцев, причем они сами по очереди вешали друг друга. После исхода белых оказался в Болгарии, где и был вскоре убит, кем, не знаю.

* * *

Коммунисты в конце концов устроили в Болгарии восстание. Власть не могла с ними справиться и обратилась за помощью к русским эмигрантам. Один из наших генералов, не помню кто, мобилизовал русских офицеров, казаков и других, находившихся в Болгарии, и подавил выступление коммунистов.

Просидев в Софии примерно с месяц, мы решили ехать куда-нибудь, потому что в Болгарии нам нечего было делать. Не помню почему, мы решили ехать в Прагу. И поехали. Сели в поезд, но какой-то запоздалый страх, что нас не выпустят из Болгарии, сопровождал нас в вагоне. И даже такой, что мы спросили проводника:

— А нас не выбросят из вагона?

Он удивился и ответил:

— Билеты у вас в порядке, кто же может выбросить вас?

Мы благополучно пересекли все границы и очутились в Праге. Прямо с вокзала поехали в гостиницу «Беранек» («Барашек»), находившуюся недалеко от Вацлавского Наместья, то есть центральной площади Праги. Гостиница была чистой, но в ней не топили. За дрова взималась особая плата.

Здесь мы провели некоторое время, и нас начали посещать друзья и знакомые. Среди них оказался молодой человек, бывший сотрудник «Киевлянина» (фамилию, к сожалению, запамятовал). Он был женат на киевской подруге Марии Дмитриевны, очень красивой, но слишком полной даме. Она каким-то образом приходилась сродни какому-то чешскому генералу, и потому мой бывший сотрудник имел какие-то средства и положение в местном обществе.

Другой киевлянин, навестивший нас, был Магеровский, тоже еще сравнительно молодой человек, стоявший в Праге во главе так называемого «Русского архива», то есть библиотеки. Чехи постарались собрать все, что русская эмиграция напечатала и продолжала печатать, а также множество рукописных материалов, и организовали для них специальное хранилище в виде этой библиотеки. Там хранились и некоторые мои рукописи, в том числе описание нашего путешествия в Крым в январе двадцать первого года, которое сделала Мария Дмитриевна под свежим впечатлением.