Место, где зимуют бабочки - Мэри Элис Монро

Марипоса ждала Луз. Та должна была подъехать еще только через полчаса. Она снова мысленно прошлась по длинному списку неотложных домашних дел, который в спешке набросала себе вчера, когда Луз согласилась ее навестить. Она почти не спала. Все представляла себе, как они будут разговаривать и о чем. Ясное дело, в таком взвинченном состоянии она нафантазировала себе всякого. Но чаще всего память снова и снова возвращала ее к одному эпизоду, запомнившемуся ей еще с тех пор, как Луз только-только встала на ножки. Это светлое и чистое воспоминание помогало ей потом не раз, спасало и позволяло выжить в самых нечеловеческих условиях. Она крепко держит Луз за ее маленькую пухлую ручку, а малышка еще совсем плохо стоит на ногах, но упорно хочет идти, и при этом чтобы не упасть. А потому отчаянно цепляется за мамину руку.

Марипоса отлично понимала, что, увы, у них с дочерью очень мало трогательных совместных воспоминаний. Да и она сама будет последней дурочкой, если станет умильно расписывать дочке, как та училась ходить, а она помогала ей, годовалой, топать своими ножками. Скорее всего, ей стоит подготовить себя к целому сонму вопросов, этакому допросу с пристрастием: как ты могла? Почему так поступила? Почему не одумалась? И дочь ее будет права в своем негодовании и отчуждении, но изменить прошлое не властна ни Луз, ни Марипоса.

Она в сотый раз обвела взглядом свою комнатушку. Старый кухонный шкаф, выкрашенный в зеленый цвет, почти винтажная вещь по нынешним временам, сиял чистотой. Линолеум на полу был старый, с облупившимися местами, но вылизан был до блеска. Стеклянные стенки аквариумов сверкали хрустальной голубизной. В белом кувшине с ярко-зеленой полоской стояли свежесрезанные хризантемы, радуя глаз всем разноцветьем осенних красок. Рядом торт с корицей и мускатным орехом. Тут же и шоколадный пирог с творожно-сливочным кремом, и две белые кружки. Марипоса потянула носом, вдыхая аромат свежезаваренного кофе с обязательной добавкой корицы, как это всегда делала Эсперанса.

Марипоса опустилась на стул – кажется, все готово. Но тут же вскочила, заслышав стук. Прижала руку к сердцу, подошла к двери и широко распахнула ее.

Она и представить себе не могла, что новая встреча с дочерью может одарить ее еще большим счастьем, так что сердце не будет вмещать его. Чувствуя, как ей распирает грудь, она пристально всмотрелась в лицо дочери, пытаясь обнаружить в нем черты сходства с той крошкой, какую она помнила и какой та была когда-то. Пожалуй, цвет глаз остался неизменным, и они такие же сияющие. И выражение глаз все то же: неуловимое сочетание упрямства и любопытства. Щечки, конечно, утратили детскую пухлость. А вот губы полные и ноги длинные… Луз унаследовала красоту волос от Эсперансы: такие же блестящие, густые, черные, как воронье крыло. И прическа как у бабушки – коса, это очень растрогало Марипосу при их первой встрече. Получается, что какая-то частица ее покойной матери живет сейчас в дочери.

– Луз, – прошептала она и протянула к ней руки.

– Добрый день, – коротко поздоровалась Луз и, сделав шаг ей навстречу, неловко позволила обнять себя и тут же высвободилась из объятий. Значит, вчерашние их общие слезы в машине – не в счет, то был порыв, стечение обстоятельств, минута… И надо с нуля выстраивать отношения. Что ж, Марипоса готовила себя к этому. На человеческой душе нет специального тумблера, повернув который можно было бы менять один режим на другой. Сейчас Луз в режиме «сдержанно-вежливая настороженность», что-то между принятием факта их встречи и внутренней отчужденностью, приблизительно так…

Марипоса приказала себе не обижаться на дочь за то, что та упорно не желает называть ее мамой. Еще слишком рано, уговаривала она себя. Впрочем, ей придется смириться и с тем, если Луз никогда не назовет ее матерью. Это ее право!

– Проходи же, – пригласила она, отступая в сторону и уступая дорогу. – Я рада, что ты пришла.

Она почувствовала некое внутреннее напряжение, пока Луз осматривала ее комнатку. Конечно, это полуподвальное помещение не сравнишь с дорогими квартирами на остальных этажах этого дома. С другой стороны, вид у ее жилища совсем не такой уж убогий и мрачный, как это обычно бывает, когда речь идет о полуподвалах. Да, комнатка совсем невелика, но квадратная, и стены выкрашены веселенькой краской мандаринового оттенка – один из любимых тонов Эсперансы. А потолок Марипоса сама расписала вручную по трафарету желтыми и зелеными узорами. И хорошо, что Луз пришла во второй половине дня, когда солнце щедро делится с этой комнаткой своим светом сквозь угловое окно.

– Здесь очень мило, – вежливо заметила Луз.

– Спасибо, – растрогалась Марипоса, обрадованная, что реакция дочери совпала с тем, что она хотела услышать. И, кажется, Луз говорила искренне. Но вот она подошла к аквариумам.

– О, у тебя еще есть куколки и даже гусеницы, – удивилась она. – Наши успели окуклиться и превратиться в бабочек и уже несколько недель как улетели на юг.

– Ну, если эти ребята поторопятся, то успеют догнать их. Мама научила меня выращивать бабочек. Видно, и тебе она передала свою науку.

Луз рассеянно кивнула и отвернулась от аквариумов, никак не прокомментировав последние слова Марипосы. «Уж не наказывает ли она меня таким изощренным способом, – подумала Марипоса, – намеренно утаивая все подробности своей жизни с бабушкой?» Впрочем, скорее всего, ее дочь, как и вся современная молодежь, предпочитает «не заморачиваться», как они любят выражаться, на таких скучных вещах, как всякие там гусеницы, бабочки, да и природа в целом. Сегодня молоденьких девушек интересуют только наряды, модная обувь и прочие атрибуты из жизни старлеток.

– Видишь вон ту, черную? – Марипоса ткнула пальцем в дальнюю от ближайшего края аквариума куколку. – Из нее не сегодня завтра должна появиться бабочка.

– Знаю, – равнодушно бросила ей в ответ Луз. – Я такое множество раз наблюдала вместе с бабушкой.

Да, Луз пока категорически не хочет впускать мать в свою душу, не желает, чтобы та заняла там место бабушки, а потому всячески противится любому сближению. Марипоса слегка откашлялась:

– Знаешь, от мамы я узнала одну любопытную вещь. И я запомнила ее слова навсегда и очень дорожу ими. Можно сказать, они стали для меня своего рода талисманом. Так вот, твоя бабушка часто повторяла: «Когда гусеница думает, что переживает самый черный период своей жизни, именно в этот момент она и превращается в бабочку». И вот с тех пор всякий раз, когда я вижу, как на свет появляется бабочка, я вспоминаю эти мамины слова. Значит, и у меня есть второй шанс, думаю я в эту минуту. Это вселяет надежду даже в такие заблудшие души, какой была моя душа. То есть, пока человек жив, все можно начать сначала, как низко бы он ни пал.

– Но мы не бабочки, – скептически возразила Луз. – Мы все же люди.

– Да… Ты права. Мы люди… – растерявшись, деревянным голосом ответила Марипоса.

– Нельзя же упрощать все до такой степени, – продолжила меж тем Луз, подавляя негодование. – Все не так просто. Бабочка появляется на свет в положенный срок. Такова природа этого насекомого. А ты – не бабочка. Ты была моей матерью, но бросила меня и улетела прочь порхающим мотыльком. Бросила тогда, когда я нуждалась в тебе больше всего. И я столько лет считала, что ты умерла.