Братья Ашкенази - Исроэл-Иешуа Зингер

— Это ваша работа, — сказал Нисан.

— Нет, ваша, — перебил его полковник. — Евреи не должны вмешиваться в эти дела. Вы должны торговать. Это ваша специальность. Это было бы лучше и для вас, и для нас… Подумайте над моими словами.

— У меня свой взгляд на эти вещи, — парировал Нисан.

— Надеюсь, что в тюрьме, где у вас будет много свободного времени для раздумий, вы пересмотрите его и согласитесь со мной, — по-отечески сказал полковник. — Однако вы устали, не выспались, и я не хочу вас больше утомлять. Мы еще увидимся. Может быть, у вас есть какие-то требования? Скажите мне, и если их будет возможно выполнить, я к вашим услугам.

— Только одно, господин полковник. Не отправляйте меня больше в арестантскую, переведите сразу в тюрьму.

— Я и сам об этом подумал, — согласился полковник и вызвал звонком караул.

Двое стражников посадили Нисана в дрожки и отвезли в тюрьму на улицу Длуга.

— Всё присылают и присылают, — злился начальник тюрьмы. — Куда мне их пихать? Вот напасть…

Двое заспанных охранников раздели Нисана догола, обыскали, велели нагнуться, проверили, не спрятал ли он что-нибудь в потайных местах. Они вытряхнули его карманы и забрали все — от карандаша до папиросы, от спички до кошелька с мелочью. Также они взяли у него подтяжки и галстук.

— Держите! — сказали они, протянув Нисану маленькую нефтяную лампу, и повели его по длинному коридору. — Пока посидите тут, а там посмотрим.

Как убитый упал он на койку с серым жестким одеялом, стоявшую в его маленькой камере. Это была всего лишь тесная зарешеченная комнатка с койкой, столиком и табуреткой, но после арестантской в полицейском участке она показалась ему дворцом.

Сквозь стену донесся стук. Нисан приложил к стене ухо.

— Добрый вечер! Кто тут сидит? — спросили его стуком.

Нисан отстучал свое имя.

— Что слышно в городе? — спросил сосед по ту сторону стены и сообщил свое имя.

Вскоре он рассказал о том, что, по тюремным слухам, арестованных не будут долго держать в предварительном заключении. Процесс начнут быстро и дадут осужденным большие сроки, до восьми и даже десяти лет. Перестукиванием Нисан расспросил о тюремном режиме — еде, прогулках, сне, а главное — чтении. С той стороны стены ему ответили, что книг много, в том числе политических, — библиотека стараниями прежних заключенных собралась приличная. Нисан был счастлив. Ничто так не увлекало его, как книги. Он готовился к длительному сроку и рассчитывал много выучить за это время.

В один прекрасный день его вызвали на свидание с невестой. Нисан удивленно вышел в канцелярию и увидел там маленькую Баську, дочку Тевье, со свертком в руках. Надзиратель отобрал у нее сверток.

— Что там внутри? — спросил он.

— Еда.

— Мы передадим это после того, как проверим, — сказал надзиратель и отложил сверток в сторону. — Можете разговаривать.

Нисан протянул девушке руку, и она залилась краской.

— Не сердитесь, пожалуйста, — оправдывалась она. — Иначе не пускают. Только родных. Вот я и сказала, что мы жених и невеста.

— Спасибо тебе, Баська, — сказал Нисан и погладил ее по голове.

Девушка молчала.

Нисан расспросил ее об отце, о знакомых.

— Папа уже дома, — тихо сказала она. — Он работает. Я тоже. Он передает вам привет. Он будет действовать и дальше. Как и я. Хотя мама на нас и кричит.

— Ты хорошая девочка, Баська, — похвалил ее Нисан, — береги себя. А передачи мне носить не надо. У меня тут все есть.

Девушка посмотрела на него большими благодарными глазами и расплакалась.

— Что с тобой, Баська? — стал утешать ее Нисан и снова погладил по голове.

— Они такие подлые… такие подлые… — прошептала она, опустив глаза.

— Кто, Баська?

— Эти. Во время обыска, — сказала Баська и снова покраснела. — Я так стеснялась.

Нисан понял девушку. Уж он-то знал тюремные обыски, которым подвергают тех, кто идет на свидания к заключенным.

— Ты не должна сюда приходить, — сказал Нисан. — Ты еще ребенок.

— Нет, я буду приходить, — твердо пообещала она.

Надзиратель прервал свидание.

— Пора, — громко объявил он, звеня ключами. — Быстрее.

Нисан поцеловал девушку в голову.

На железнодорожном вокзале Лодзи было многолюдно и шумно.

У вагонов третьего класса толкались евреи, еврейки, крестьянки, дети. Хотя оставалось еще много времени до отхода поезда, все кричали, суетились, бегали, носились с баулами и мешками. Женщины дрожали за свои вещи, не понимали кондуктора, говорившего по-русски, плакали и рыдали, прижимая к себе поклажу. Они ехали к мужьям в Америку. Все их имущество заключалось в тюках с постельным бельем и потомстве. Они были встревожены, напуганы и поминутно теряли детей. К тому же вокруг вертелись воры, утаскивали баулы и буквально выхватывали кошельки из рук.

— Караул, мои деньги! — то и дело раздавался в густом воздухе женский голос.

В последнее время многие уезжали из Лодзи в Америку. После кризиса люди обнищали, остались ни с чем, с одними векселями на руках, и искали спасения за океаном. Кого-то подчистую ограбили и жестоко избили во время погромов, и они бежали из неспокойного города в новую страну.

В сотый раз отцы прощались с сыновьями и говорили:

— Дети, помните, что вы евреи! Соблюдайте субботу, накладывайте тфилин и не брейте бороду. Не забывайте об этом!

— Хорошо, — отвечали сыновья, пересчитывая баулы и чемоданы.

Крестьянки украдкой пытались пронести в вагоны корзины с курами и скандалили с кондукторами. Хасиды с узелками из красных носовых платков ехали к ребе со своими мальчишками в длинных лапсердаках. Эти мальчишки были похожи на маленьких взрослых евреев. Они распевали у поезда хасидские напевы. Торговцы-литваки, нагруженные чемоданами, чайниками, зонтами, прорывались к верхним полкам, чтобы подремать по дороге домой. Они ругались с польскими евреями, из-за которых в поезде было тесно, и орали по-русски в окна вагонов вокзальным носильщикам:

— Носильщик, кипяток!

Во всех чайниках у них был горячий чай.

В вагонах царила суматоха. Здесь кидали баулы, ссорились, пропихивались. Набожные евреи надевали талесы и тфилин и молились в миньяне. Женщины обнажали груди и кормили вопящих младенцев. Литваки играли в карты на верхних полках. Хасиды пили водку. Иноверцы резали колбасу из свиной кишки, ели, плевали на пол и смеялись над молящимися евреями. Дети плакали, куры кудахтали, поросенок в мешке визжал, собака лаяла. И среди всего этого сновал крикливый и задиристый рыжебородый еврей-«мытарь»[135]в желтом лапсердачке и выбивал деньги за проезд.