Скрут - Марина и Сергей Дяченко

— Жена… Мы сочетались на Алтаре.

Тиар не отводила глаз. Зеленые звездочки казались Игару недоступно-холодными и недостижимо-далекими — настоящие небесные звезды, колючие и равнодушные.

— Ты заврался, Игар. Ты все время врешь.

Он почувствовал, как сжимается горло. И это тогда, когда он сказал чистейшую правду…

— Я люблю ее, — от стиснул зубы. — Я клянусь…

А любишь ли, спросил незримый наблюдатель. А уверен ли ты в своих словах?..

— Я люблю! — выкрикнул он беспомощно. Тиар отвернулась.

Игар смотрел, как ветер теребит тонкую прядь у нее на виске. До цели осталось каких-нибудь два дня… Пусть Птица научит его быть сильным. Потому что он устал, он безнадежно устал, и от былой решимости не осталось и половины…

— Ты знаешь, мне ведь можно сказать, — она глядела на него снова, и зеленые звезды понемногу теплели. — Мне очень многое можно сказать, ты не представляешь, сколько тайн я вот так ношу… Скажи мне, Игар. Я все ждала, что ты сделаешь это сам…

Он молчал. Луна переступала ногами, вяло гоняя хвостом вялых же осенних мух.

— Тот груз, что тебя гнетет, — Тиар смотрела, не отрываясь. — Тайна, которую ты скрываешь от меня. Мне жаль, что ты не хочешь, не решаешься…

Он опустил глаза. Сейчас она скажет — признавайся, или никуда не поедем. На ее месте он сказал бы то же самое — но вот что тогда делать?..

Тиар вздохнула. Отвела глаза, посмотрела вдаль — туда, где густо-синее небо соприкасалось с неровным рядом тополей, а под ними отдыхало поле, а над ними, еле различимые в синеве, тянулись клинышком черные птицы. Одно-единственное облако сияло круглыми, свадебно-белыми боками.

— Игар… А ты когда-нибудь видел, как сражаются латники в пешем строю?

Удивленный, он молчал.

— Два строя прут друг на друга, и победит тот, у кого нервы крепче… Потому что когда они сойдутся — это мясная лавка, Игар. Возле нашего села… Убей меня, я не знаю, кто и с кем воевал. Мне сто раз объясняли — но я не помню… Так вот, возле села и случилась эта… битва. Все жители заранее разбежались, скот угнали, а пожитки, какие могли, закопали… А одной девчонке было десять лет, всего ее имущества было — кукла, Анисой звали… Она тоже закопала куклу — в соломе… А потом не выдержала, сбежала от родичей и вернулась за ней, когда уже ударили барабаны…

Тиар замолчала, глядя сквозь Игара. Лицо ее преобразилось — она рассказывала о девочке, которой сама была когда-то, но рассказывала так, будто была ее матерью; Игар внутренне сжался, представив себе две сходящиеся железные стены и мечущегося между ними ребенка. Зеленые звездочки в глазах Тиар исчезли, поглощенные огромными черными зрачками — какой же силы было потрясение, если воспоминание о нем и через десятилетия не думает меркнуть…

— …и долгое-долгое мгновение. Мгновение судьбы, миг спасения, знаешь, мне это запомнилось как белое солнце с черными лучами… Лучи, будто дым… — она перевела дыхание. — Он, видишь ли, не только жизнью рисковал, жизнь как раз тогда ничего для него не стоила… Он рисковал карьерой своей проклятущей, исходом боя, ведь ряды его войска могли расстроится… Они и расстроились, и сбились с шага, но противник растерялся тоже, и потому силы снова уравнялись; среди изрубленных трупов пополам было и тех, и других, это я хорошо помню…

Черный клинышек над горизонтом растаял. Две сороки уселись на стерню, обругали равнодушную кобылу, возмущенно передернули хвостами и полетели дальше. Игар молчал; перед глазами у него стояло давнее видение — девочка с деревянным ожерельем стоит на пороге дома… И совсем рядом рубят курицу на толстой колоде. Заляпанный красным топор…

Тиар говорила; зрачки ее успокоились, и карие глаза снова сделались зелено-карими:

— …никто не слыхивал о таком обычае. А это был старинный обычай тамошнего народа — они брали в дом девочку и воспитывали, а потом женились на ней… У нас в селе это считали дикостью, но там, на его родине, поступать иначе считалось непристойным… А он…

Игар слушал. Ему казалось, что поле, затаившись, слушает тоже. Человек, спасший Тиар с поля боя, был воплощением мудрости и благородства; ему смутно вспомнились хмурые взгляды ее родичей из села Кровищи. Ах да, они ведь и говорили о странном обычае, они говорили «он увез ее…» И мрачно сдвинутые брови. И отводимые глаза…

Рассказ Тиар оборвался так же внезапно, как и начался. Она вдруг осеклась, взяла вожжи и прикрикнула на Луну. Кобыла тронула двуколку с места; Игар глядел на свою спутницу и пытался отгадать, почему, будучи еще в детстве невестой столь замечательного человека, она мыкается теперь по дорогам в полном одиночестве. Повитуха, которая никогда не рожала…

Он ждал, что она продолжит рассказ — но она глядела вперед, на горизонт, где терялась дорога, где через два дня замаячат кромки дремучего леса…

Игар содрогнулся. Опустил глаза:

— А… что с ним потом сталось?

— Он умер, — отозвалась Тиар бесстрастно.

— Его убили на войне?

Откуда-то сбоку налетела огромная беспорядочная стая воронья. На минуту закрыла собой небо, унеслась прочь вместе с хриплым карканьем и неожиданно теплым ветром; вокруг возрождалось лето. Возвращалось на несколько часов, яркое, теплое и неистовое, лето на один день, заключенное, будто в раму, в холодные осенние ночи. Веселенькая картинка в мрачном обрамлении…

Тиар молчала. А зачем она вообще рассказала мне все это, в тоске подумал Игар. И сам же себе ответил: а кому ей рассказывать?!

Будто уловив его смятение, Тиар вдруг улыбнулась — светло и безмятежно. Как этот день.

Игар смотрел, не в силах оторвать глаз; камень, все эти дни лежавший у него на душе, дрогнул, будто забеспокоившись. В следующую секунду Игар понял, что камня больше нет, а есть солнце среди синего неба, Луна между оглоблями и эта женщина, сидящая так близко, что в это даже трудно поверить.

Он глубоко вдохнул, чтобы переполниться осенним воздухом до самой макушки. Протянул руку, желая коснуться ее пальцев — рука вернулась, так и не решившись на дерзость. Избыток ли воздуха в легких, избыток ли внезапно нахлынувших чувств — но голова его пьяно и сладостно закружилась; Тиар смотрела, по-прежнему улыбаясь, и на Игара снизошло чувство покоя и защищенности, подобного которому он не знавал с младенчества.

На его ладонь, судорожно вцепившуюся в деревянный бортик, легла ее рука. Жест был настолько естественным и спокойным, что Игару показалось, будто он слышит слова: все будет хорошо. Все будет в порядке, успокойся, ты не одинок…

Горло его сжалось от благодарности. Он склонился и на мгновение прикоснулся к ее руке щекой. Только на мгновение — тут же выпрямился и испуганно спросил взглядом: ничего?!

Она улыбалась. Она не обиделась, как не обижается погожий день, когда им любуются. Как не обижается осень…

Он смотрел на нее, будто сквозь пелену. Странно, что он дожил до этого дня. Странно, что это происходит наяву; Птица, ему ведь ничего не надо, только пусть эти секунды продлятся. Еще немного, Птица…