Я вам не Сталин! Я хуже. Часть1: Перезагрузка системы. - Сергей Николаевич Зеленин

Розалия Самойловна, хотел сказать «на кончике иглы».

Та понимающе усмехается, а Владимир Дмитриевич смотрит мне в глаза и режет правду-матку:

- Дискуссии обязательно приведут к фракционности в партии.

Невозмутимо отвечаю:

- Не вижу ничего плохого, если в Партии появятся фракции: «у них» - многопартийность, у нас – много фракционность в единственной правящей партии… Иначе снова сгниём!

- С одним уточнением, конечно: в двадцатые годы они являлись инструментом личной борьбы за власть, а в будущем - они должны быть инструментом поиска направления развития социализма…

Посмотрев на лепной потолок, добавляю:

- …Ну например, в ВКП(б) будет фракция ратующих за большее развитие кооперативного движения и противостоящая ей фракция - анус рвущая за государственную промышленность. Кроме того, могут быть фракции «изоляционистов» и «интервенционалистов» на международной арене, сторонников «сухого закона» и свободной продажи лёгких наркотиков и так далее…

Тот, с ироничной усмешкой процитировал фразу из комедии Грибоедова «Горе от ума»:

- По принципу «Шумим, братцы, шумим»?

- А почему бы и нет? Всяко лучше нынешнего болота, где только лягушки квакают… Так, что Владимир Дмитриевич? Каков будет ваш ответ?

Махает рукой:

- А была не была… Берусь!

- Ну вот и отличненько!

 

Потирая азартно ладони, перевожу взгляд на Народного Комиссара государственного контроля:

- А мы с товарищем Мехлисом, по мере возможностей будем Вам помогать: я – добрым советом человека из будущего, он – словом и делом. Правда, Лев Захарович?

Тот поднял на меня глаза, в которых был немой вопрос… Но ничего не сказал.

- Вот думаю при Совнаркоме СССР создать «Совинформбюро» -  «Советское информационное бюро» и, предлагаю Вам его возглавить. Вам будут подчиняться все редакции газет, журналов, все пейсатели и вся журналистская братва. Не говоря уже про радиовещание и синематограф… А я Вам подскажу парочку суперсовременных для этого времени полит- технологий: если с умом подойти – горы можно свернуть!

В «реальной истории», такой пропагандистский орган был создан только, когда жареный петух в жоппу клюнул - 24 июня 1941-го года.

Почему именно он, а не положим Щербаков – возглавивший его «в реале»?

Насколько мне известно из «послезнания», в добавок к уже описанным достоинствам, Мехлис прекрасно владел самыми различными приемами пропаганды - характерными для его времени. Говорил всегда с пафосом, но, надо отдать ему должное - он всегда искренне верил в то, о чем говорил… А это – главное условие, чтоб люди поверили даже в самое невероятное.

Так что если он согласится, у меня будет собственный доктор Геббельс…

Eh bien pourquoi pas?

Благодаря этому колченогому, немцы до самого последнего момента верили в то, что победят.

 

Мехлис молчит, словно в рот набрал, тогда я повышаю ставки:

- Сразу предупреждаю: лёгкой жизни я Вам не обещаю, Лев Захарович! Трудностей у Вас будет – просто невпроворот, особенно во время войны.

Слушает внимательно, но молча и с хорошо заметным недоверием в глазах – как голодная, но умная мышь на сыр в мышеловке.

Вот ты как, да?

Счас я тебя…

- Пропагандисты Третьего Рейха, чтоб разобщить народы СССР – будут бить по их национальному самосознанию и прежде всего – поднимать пресловутый еврейский вопрос. В частности, убеждая в своих листовках бойцов Красной Армии в том, что воюют они не против русского народа – а против еврейского засилья в руководстве страны. Что мол пока русские гибнут в окопах, евреи жируют в тылу – объедая их семьи…

Увы, но в «реальной истории» у Александра Семёновича Щербакова ума хватило только на то, чтобы заставить евреев – редакторов и репортёров газет, сменить фамилии на русские. Хотя, он человек конечно - хороший, руководитель - умелый и авторитетный…

Но вот пропагандист – никакой.

- …И Вы знаете, хотя своего они не добились, но после войны – когда домой из окопов вернулись солдаты, в СССР был всплеск антисемитизма. В результате многие граждане еврейского происхождения, почувствовал себя чужими - стали стремиться любой ценой свалить из страны, где из века в век скачут на одних и тех же граблях. Был нанесён огромный политический и экономический ущерб государству – ведь уезжали далеко не худшие специалисты и просто люди.

 

Не купившись на лесть, с непонятным выражением на меня глядя, Мехлис:

-       А сами то Вы какой национальности? Я имею в виду – там, в своём будущем.

Пожав плечами:

- По языку я, как и Вы – русский. По крови же…

Я реально завис, затем в потолок глядучи начал перечислять свои гены:

- …Моя бабушка по матери, иногда обзывала моего дедушку по матери «мордвином». По последней тёще же, я – саратовский немец, а мой сын женился на татарке – хотя и не чистокровной, а с примесью…

Перебивает меня:

- А как Вы лично(!) относитесь к национальному, в частности – к еврейскому вопросу?

Мотаю головой, как лошадь отгоняющая мошек:

- Я к нему никак не отношусь, но мои любимые русские поэты - Пушкин и Высоцкий. У первого как известно прадед - «арап Петра Великого», у второго дед – еврей из Брест-Литовска.

Морщит вспоминая лоб:

- «Высоцкий», говорите…? Не помню такого поэта.

Улыбаюсь снисходительно:

- Он Вас тоже не помнит, Лев Захарович! Потому что ему в данный момент… Ээээ… Два-три годика всего, не больше.

Мехлис задумался было, но вдруг вкрадчиво:

- А расскажите-ка нам один из его стихов.

Даже доли секунды не раздумывая:

- А вот это – всегда пожалуйста!

 

Встаю и прокашлявшись, объявляю:

- Владимир Высоцкий: «Песня о погибшем друге». Посвящается погибшим на войне лётчикам… Вообще всем погибшим на той войне.

Декламирую сокращённый вариант, стараясь с выражением, как в школе:

- «Я за пазухой не жил,

Не пил с Господом чая,

Я ни в тыл не просился,

Ни судьбе под подол,

Но мне женщины молча

Намекали, встречая:

Если б ты там навеки остался —

Может, мой бы обратно пришёл!

 

Для меня не загадка

Их печальный вопрос,

Мне ведь тоже несладко,

Что у них не сбылось.

Мне ответ подвернулся:

«Извините, что цел!

Я случайно вернулся,

Вернулся, вернулся, вернулся,

Ну а ваш — не сумел».

 

Он кричал напоследок,

В самолёте сгорая:

«Ты живи! Ты дотянешь!» —

Доносилось сквозь гул.

Мы летали под Богом

Возле самого рая,

Он поднялся чуть выше и сел там,

Ну а я — до земли дотянул.

 

Встретил лётчика сухо

Райский аэродром.

Он садился на брюхо,