Дядя Леша - Елена Милкова

Деньги, полученные за машину, постепенно таяли — но не разом, а именно постепенно, как снег ранней весной.

И нельзя сказать, чтобы Вадима это очень беспокоило. Внезапный полный проигрыш или космический выигрыш могли бы еще вывести из состояния какого-то азартного отупения, в которое он постепенно погрузился. Но не происходило ни того ни другого.

В тот день в кармане у Вадима была целая тысяча — кое-что удалось вчера выиграть. Но что такое тысяча баксов по сравнению с тем, что нужно? И если два года назад такая сумма казалась бы близкой к целому состоянию, то теперь она превратилась в хорошее месячное жалованье, ну пусть двухмесячное.

Сегодня он встал в час дня, едва разлепил глаза и долго лежал, смотрел в потолок и курил, благо мать ушла. Нонна Анатольевна не потерпела бы такого безобразия.

Но основное безобразие было не в этом, и она прекрасно это знала, но ничего не могла поделать. Пыталась было поговорить с сыном по душам — он ушел от разговора.

Сегодня, пока Вадим спал, мать с отцом за утренним кофе как раз обсуждали сложившуюся ситуацию.

— Может быть, взять другой, более суровый тон… Конечно, он не мальчик, но все-таки сын, и мы имеем право, по крайней мере, высказать ему то, что думаем о его поведении, — говорила Нонна Анатольевна, которую очень беспокоило состояние сына.

Отец переживал нисколько не меньше, но сомневался в том, что стоит давить на Вадима.

— Как бы не вышло хуже, — с сомнением покачал он головой. — Мы рискуем полностью потерять с ним контакт.

— Уже ведь потеряли! — с горечью воскликнула Нонна Анатольевна.

Так ничего и не решив, родители ушли, оставив Вадима досыпать. Вчера он вернулся домой в пятой часу и потому спал долго.

Когда Вадим наконец вылез из кровати, было уже почти два. Скоро могла вернуться мать. Встречаться с ней не хотелось. И не потому, что он не любил ее. Напротив, родители были единственными на свете людьми, которые для Вадима еще что-то значили. И перед ними было стыдно. Именно поэтому он с некоторых пор начал их избегать. Потому что при встрече с ними вдруг начинала поднимать голову уснувшая было совесть.

Вот и теперь Вадим поскорее помылся, побрился, надел чистую рубашку (которую приготовила мать), выпил чашку кофе и пошел одеваться. Посмотрел на свои ботинки и поморщился: они были заляпаны осенней грязью. Выходить в таких было совестно. Вадим вынул щетку и вышел на лестницу, как его учили — в детстве и как он делал всю жизнь.

Хлопнула дверь лифта. Вадим, не поворачиваясь, продолжал чистить обувь, однако это нарочитое безразличие лучше всяких слов выдавало его беспокойство,

— Вадим, — услышал он за спиной голос матери. Он обернулся и молча застыл с обувной щеткой в руках.

— Ты, по крайней мере, мог бы поздороваться со мной, — сказала Нонна Анатольевна. — Мы с тобой не виделись уже несколько дней.

— Доброе утро.

— Вернее добрый день. Что ж, рада редкой возможности увидеть спину собственного сына. Ты куда-то собрался?

— Видимо, да, — неопределенно ответил Вадим.

— И куда же?

— Тебе это так интересно?

— А ты считаешь, мне должно быть безразлично, где бывает мой сын?

— Но я взрослый мужчина, — ответил Вадим, — и сам отвечаю за себя.

— Если бы я была в этом уверена… — грустно улыбнулась Нонна Анатольевна, — тогда; бы я, возможно, тебя не спрашивала. Но мне кажется, ты на неверном пути. Что с тобой происходит? — В ее голосе послышались ласковые, теплые нотки, и она мгновенно превратилась в ту самую теплую маму, в которую можно уткнуться, когда ты совсем маленький и тебе плохо.

И Вадим чуть не разрыдался и не бросился к ней, однако вовремя сдержался. Ему стоило больших усилий скрыть свой порыв, и потому он ответил преувеличенно холодно и отстранение:

— Со мной все нормально. И хватит об этом.

— И все-таки?

— Я же сказал тебе. — Вадим говорил раздраженно, и, хотя это раздражение было направлено больше на себя, его слова прозвучали почти грубо. — Оставь меня в покое. У меня свои дела.

Не говоря больше ни слова, он вошел в квартиру, бросил щетку под стул в прихожей, надел плащ и вышел, даже не оглянувшись на мать.

Ему хотелось как можно быстрее скрыться с ее глаз, потому что еще минута разговора — и он бы не выдержал. Вадим боялся только, что мать будет его удерживать. Но Нонна Анатольевна не стала этого делать. Она молчала и смотрела, как сын быстрым шагом спускается по лестнице. Вот его шаги затихли внизу, вот хлопнула входная дверь. Вадим ушел. Нонна Анатольевна не знала, куда и зачем он идет, но почему-то была уверена, что с ним что-то должно случиться. Что и как, она не знала. Поэтому она решила сегодня дождаться Вадима, когда бы он ни пришел, и наконец поговорить с ним начистоту.

Уйдя из дому, Вадим сначала медленно шел по Большому проспекту. Выглянуло солнце, и деревья на бульваре с повисшими остатками желтой листвы казались не несчастными и жалкими, как в пасмурную — погоду, а по-своему красивыми. Однако скоро прелести поздней осени стали надоедать. Вадим вышел на проезжую часть и, махнув рукой, остановил какого-то частника на стареньком «Москвиче», который с готовностью за пятерку добросил Вадима до Невского.

Там Вадим прошелся по кафе, посидел на втором этаже в «Норде», разглядывая посетительниц (почему-то в такие заведения днем ходят почти исключительно женщины). Вот какие-то две битый час сидят над наперстками с коньяком «Метакса» и рассуждают о высоких материях. Вот две другие, раскрашенные и вальяжные, громогласно обсуждают моды и цены: «Представляешь себе, такое фуфло — и триста баксов!» Вадим поморщился. До чего же все это надоело. Одно и то же изо дня в день. Неужели теперь так всю жизнь, до самой смерти?!

Он бросил недопитый кофе и снова вышел на улицу. Стало заметно холодать, ветер усилился, начал накрапывать дождь. Можно, конечно, немедленно уйти с этих промозглых осенних улиц и окунуться в приторный уют казино, но пока идти туда не хотелось. Рано, еще слишком рано. Вадим и без того знал, что, куда бы он ни пошел, даже если побредет куда глаза глядят, все равно все дороги приведут в Рим, а этим Римом было небольшое казино со светящимися лампочками и нарисованным китайским медведем.

Вадим побрел дальше, на углу Невского и Владимирского задержался у магазина, где торговали дорогой импортной сантехникой. На этом самом месте три десятилетия просуществовал легендарный «Сайгон». Вадим застал его уже на самом излете, но прекрасно помнил тусовавшиеся вокруг группки молодых людей в банданах. «Да, — мрачно подумал он, рассматривая поблескивающие за витриной унитазы, — советская власть так и не смогла уничтожить, а новые русские сделали это в момент. И главное — никто не возмущался. Рынок!»