Возмездие - Василий Ардаматский

— Живем как в сказке — чем дальше, тем страшнее. А надеяться вроде больше и не на что… — начал Зекунов и умолк, с опозданием сообразив, что он совсем не должен перед каждым открывать свои настроения.

Ошибка эта, к счастью, не сработала — очевидно, Иванов просто не мог себе представить нормального человека, настроенного как-нибудь иначе.

Иванов пробыл у Зекунова почти час и ушел, ничего подозрительного не обнаружив. На Бронную, где его ждал Павловский, он вернулся в хорошем настроении — на радостях, что проверка сошла хорошо, зашел по дороге в пивную и довольно крепко там угостился.

Павловский услышал запах водки. Иванов не успел и слова сказать, как был сбит с ног свинцовым кулаком полковника.

— Ты что, хочешь, чтобы я из тебя дух выпустил? — шепотом спрашивал Павловский, наклонясь над своим подгулявшим соратником. — Я тебе святое дело доверил! Я тебе свою жизнь вручил, а ты ведешь себя как последняя сволочь. Ты где был?

— У Зекунова… — Иванов тяжело поднялся на колени и встал, мгновенно протрезвев. — У Зекунова был. Все в порядке там, можно идти. Оттого на радостях и выпил малость. А с непривычки, гляди, раскачало… — Иванов потрогал нижнюю челюсть, подвигал ее, усмехнулся. — Лихо приложил, даже ум сразу отняло…

— Скажи спасибо, что дух из тебя не выпустил…

— Спасибо…

Как ни в чем не бывало Иванов начал рассказывать о том, как все было там, у Зекунова…

На другой день утром они порознь вышли из дому с условием ровно в час быть обоим в 3-м Смоленском переулке у дома Зекунова. Вот когда только Павловский был опознан чекистами и взят под наблюдение. Пока Артузов и Пузицкий обдумывали, где, когда и как брать Павловского, события развивались своим чередом…

Павловский вошел в комнату Зекунова без стука. Аккуратно прикрыв дверь, он улыбнулся сидевшему за столом Зекунову и негромко произнес явочный пароль. Зекунов ответил условной фразой и пригласил гостя к столу. Из-за занавески показалось удивленное лицо жены.

— Кто это? Представьте меня, — приказал Павловский.

Но жена Зекунова в это время кормила ребенка и выйти не могла. А тут еще ребенок захлебнулся в диком плаче.

— Ну, как живем? Что делаем? — спросил Павловский.

— Как мне вас понимать-то? — спросил Зекунов. — Ревизия? Любопытство? Или еще как?

— И так и эдак, а главное — говорить правду.

Зекунов довольно долго молчал, ожидая, когда ребенок затихнет, но не дождался и сказал:

— Если вы спрашиваете о моих лично делах по нашему союзу, то прямо скажу: до появления Шешени я ничего не делал. Ваши в Варшаве дали мне липовую явку, хорошо еще, что не завалился на ней.

Зекунов говорил правду. Он действительно получил явочный адрес, по которому нужного человека не оказалось, а к его появлению там отнеслись весьма подозрительно. Но после этого он устроился на работу, решил с этими опасными делами покончить и на вторую явку не пошел. Но про то он не был обязан рассказывать.

— Какой был адрес? — спросил Павловский.

— Якиманка, четырнадцать.

Павловский отметил что-то в своей записной книжке.

— Проверю. Если там дезертир — расстреляю…

Зекунов укоризненно посмотрел на Павловского и глазами показал на занавеску, за которой вопил ребенок.

— С такой трубой тут ничего не услышишь, — улыбнулся Павловский. — А впрочем, это неплохая звукомаскировка… — Ему, как это ни странно, нравилось, что он застает савинковского человека не затравленного погоней и сыском, а прочно и спокойно живущего в семье.

— Ну, а как дела у Шешени? — спросил он.

— Леонид Данилович для меня начальник, и в его дела я не посвящен. Но скажу: такую работу, как у него, я бы себе не желал.

— Что же это за такая особая работа?

— А такая… Весь день он по своей советской службе крутится среди красных, а потом каждый вечер головой рискует по нашим с вами делам. Думаете, легко?

— То, что я думаю, останется при мне, — заметил Павловский. Крик ребенка и заунывное пение матери начали его злить. — И не понять, кстати: то вы в его дела не посвящены, а то знаете, куда он ходит каждый вечер. А? — сощурился Павловский.

Зекунов понимал, что ведет разговор не лучшим образом, разозлился на себя и повысил голос:

— Кто вам дал право так со мной разговаривать? Шлете нас сюда, идиотов, без всякого обеспечения дела: выберешься — хорошо, влипнешь — туда тебе и дорога. Простите, не знаю вашей фамилии…

— Я полковник Павловский, — торжественно прерывает его Павловский и с удовольствием видит, как вздрогнуло лицо Зекунова: «Знает, гад, что со мной шутки плохи!»

— Я рад познакомиться с вами, господин полковник, — встает Зекунов, вытягивает руки по швам и пристукивает каблуками штатских ботинок.

— Не надо, я этого не люблю, — благосклонно говорит Павловский, делая приветственный жест рукой.

— Хочу напомнить вам, что я тоже русский офицер… — с достоинством сказал Зекунов.

— Знаю, — кивнул Павловский, он в это время думает, что Зекунов совсем не так прост, как о нем говорили.

— Ну хорошо, а что же вы делаете после появления Шешени? — спросил он.

— Разведка Казанской железной дороги. Разведка объектов для диверсий. И я — связной в нашей пятерке.

— А конкретно, конкретно — что вами уже сделано? Вами лично?

— Я делаю то, что сказал, а что сделано по результатам моей разведки, мне неведомо. У нас так заведено, что даже в своей пятерке не все про всех знаешь. Еще я выполнял особое задание Шешени — ходил с его пакетами через границу.

Это Павловский знает. Он долго молчит и потом мирно спрашивает:

— Ну, а как у Шешени семейная жизнь?

— По-моему, неплохо. Насколько мне видно, конечно. На ценности жены они музейно обставили квартирку. «Поживу, — говорит он, — как человек, пока ЧК не возьмет». И он прав — вы-то там, за границей, как люди живете — в ванных купаетесь. А мы… — Зекунов замолчал, давая Павловскому возможность послушать крик ребенка.

— Когда Шешеня работает?

— Я же сказал — каждый день.

— Служба у него когда? Утром? Вечером?

— А? Уходит на дежурство с вечера. И через день. Постоянного, как у всех, выходного дня не имеет. Сейчас, поди, дома…

— Далеко он живет от вас?

— Плотной ходьбы минут двадцать.

— Идемте к нему, — приказывает Павловский.

— Нет, мы не имеем права без предварительного условия ходить друг к другу. Тем более вести с собой кого-то.

— Да вы что? — взъярился Павловский. — Забыли, кто я? Идемте без разговоров! — Он встал.

— Ответственность на вас, — негромко говорит Зекунов и, направляясь к дверям, останавливается перед занавеской, за которой все еще плачет ребенок. — Маша, я к Леониду Даниловичу, скоро вернусь…