Удивительная жизнь Эрнесто Че - Жан-Мишель Генассия

На следующий день Диего отвез их к дому № 4 по улице Бартоломейской. Хелене была хорошо известна репутация этого зловещего места – здесь располагалась Служба государственной безопасности, многие из тех, кого туда вызывали или привозили, исчезали бесследно. Пражане старались обходить здание стороной, а некоторые клялись, что собственными ушами слышали доносящиеся из подвала вопли.

Чаще всего по ночам.

Сурек встретил Рамона и Хелену со слегка натужной почтительностью, провел их в пустой кабинет на первом этаже, пригласил садиться и достал из папки две анкеты. Он заговорил с Хеленой на чешском, и Рамон немедленно прервал его, потребовав перейти на французский.

– Существует два вида выездных виз, – продолжил Сурек. – Виза номер один с фиксированной датой предусматривает обязательное возвращение в страну в указанный срок, и ни днем позже, и выездная виза номер два без указания даты возвращения, выдаваемая в том случае, если получатель заявляет, что намерен остаться за рубежами нашей родины.

– Я не знаю, когда вернусь, – сказала Хелена.

– Вы понимаете, что это для вас означает?

– Иных вариантов не существует? – спросил Рамон.

– Насколько мне известно, нет. Вы намерены покинуть страну навсегда, значит мы выдадим вам визу номер два – без всяких проблем, но, если однажды решите вернуться, придется запрашивать въездную визу в посольстве Чехословакии в той стране, где вы окажетесь, и я не гарантирую, что она будет вам выдана. Я таких случаев не припомню. Предпочитаю говорить с вами начистоту, чтобы вы принимали решение, зная, что вас ждет.

– Это шантаж! – взорвался Рамон.

– Я выполняю приказы начальства, от меня ничего не зависит, и вам это хорошо известно. Хочу добавить, что получение визы номер два автоматически влечет за собой лишение гражданства.

– Это бред! – воскликнула Хелена.

– Если хочешь подумать, время еще есть, – попытался успокоить ее Рамон. – В конце концов, мы можем остаться здесь, жить в Праге.

Сурек посмотрел на Рамона, не понимая, серьезно тот говорит или шутит.

– Все решено, – спокойно ответила Хелена. – Я хочу покинуть эту страну.

– Как пожелаете.

Она заполнила анкету и подписалась, Сурек все проверил, поставил печать и тоже расписался:

– Полýчите визу через несколько дней.

Хелена пребывала в тоске и тревоге: она была уверена, что ее никогда не выпустят из Чехословакии. Рамон не сомневался, что чешские власти ни в чем не смогут ему отказать, и поддразнивал ее:

– Скажи честно – ты действительно меня любишь или просто используешь, чтобы сбежать?

– Мне все равно, где жить, лишь бы с тобой. Даже в Праге, если придется. Но как же хочется попасть туда, где нет политической полиции, где можно делать все, что угодно: ездить, куда и когда захочешь, говорить, что думаешь, не оглядываясь по сторонам, и не произносить дежурных фраз о счастье быть гражданином социалистической страны, ощущая неизбывный страх за себя и близких. Я хочу уехать, потому что никогда не буду счастлива здесь…

Рамон не ошибся: пять дней спустя Сурек лично принес им бесценную визу в коричневом конверте, заметив, что дело никогда не делалась так быстро. Он явно ждал благодарности за расторопность, но Рамон не пустил его дальше крыльца.

– Виза номер два, – сказал он Хелене, внимательно изучив документ. – Шесть печатей! Будь уверена – «зеленый свет» дал лично Брежнев.

– Шутишь?

– Да как тебе сказать… Здесь никто и пальцем не шевельнет без санкции КГБ. Девятнадцатого июля мы летим в Москву, а оттуда – в Буэнос-Айрес. Пока неизвестно, где будет пересадка.

– Уверен, что не хочешь вернуться на Кубу?

– Мне больше нечего делать на острове. Конечно, там живет моя семья и я был бы рад их повидать, но надеюсь, что однажды они приедут в Аргентину поцеловать доктора Гевару.

– Ты и на Кубе работал врачом?

– Никогда не угадаешь, чем я там занимался.

– Не дразни меня!

– Был банкиром, руководил Национальным банком.

– Не может быть! У тебя же нет экономического образования, ты не финансист.

– Конечно нет. Назначение я получил курьезнейшим образом. Мы взяли власть и собрались за огромным столом. Кастро сидел в торце и назначал министров. В какой-то момент он спросил: «В этом зале есть коммунист?» Я поднял руку – только я. Фидель удивился и тут же огорошил меня, сказав: «Ладно, Эрнесто, теперь ты – президент Национального банка». Я ничего не понимаю в деньгах, они никогда меня не интересовали, и после заседания решил выяснить, почему он принял такое решение. «Когда я спросил, есть ли среди нас экономист, ты поднял руку…» – ответил Фидель. Сначала было очень трудно, но я не отступился, понял, что все сумею, все смогу – даже то, к чему не лежит душа.

Все оставшееся до отъезда время Рамон был занят совещаниями в посольстве, о которых ничего не рассказывал Хелене. Диего забирал его утром и привозил вечером. 18 июля Рамон подтвердил, что отъезд назначен на завтра, на вторую половину дня.

Он захотел совершить прощальную прогулку по Праге, и они прошлись по Старому городу, поднялись к Замку и поужинали в любимом ресторане.

Сон не шел к Хелене, и она ушла в гостиную, не будя Рамона, села в кресло и положила на колени стопку бумаги.

«Я оказалась у подножия стены и не могу уехать, не сообщив отцу. Он меня не поймет», – подумала она и написала наверху справа: «Прага, 18 июля 1966 г.» – и ниже: «Йозефу», закурила и долго сидела, думая, как начать…

…Время позднее, и отступать некуда, я должна наконец все объяснить. Мы здесь уже месяц, но я так и не решилась ни написать, ни позвонить. Ты наверняка разочарован и обижен моим молчанием. Дело не в тебе, а во мне самой: я боялась разбудить прежних демонов.

Рамон спит в соседней комнате. Мы уезжаем вместе. Уезжаем завтра в Аргентину. Будем жить у него на родине. Он позвал, и я согласилась сразу, не раздумывая. Хочу, чтобы ты знал: я бесконечно счастлива. Не знаю, сколько это продлится, восемь месяцев или восемь лет, я об этом не думаю, просто хочу быть рядом с этим человеком, прожить с ним столько времени, сколько отпустит судьба. Я уверена, что каждый наш день будет лучшим в моей жизни.

Мы едем очень далеко, Аргентина – совсем другая страна, и между нами Стена, которая рухнет (если рухнет!) очень нескоро. Может статься, что мы больше не увидимся. Я пишу тебе, и мое сердце обливается кровью.

Ее тень вернулась и не дает мне покоя. Я собираюсь бежать, как она – не предупредив, не обернувшись, – и понимаю, что была тебе не слишком хорошей помощницей. Не протянула руку, не подставила плечо, оставила наедине с болью и горько об этом сожалею. Каждый из нас жил с открытой раной, не осмеливаясь поделиться болью с другим. Я знаю, что ты не переставал о ней думать и мой отъезд добьет тебя. Я захлопнула дверь у тебя перед носом, чтобы не потонуть в пучине горя. Тебе не везло с женщинами в этой жизни.