Жестокие люди - Дирк Уиттенборн

– Не мог бы ты остановиться? Мне хотелось бы взглянуть на это.

– Не беспокойся. Дом был застрахован.

– Я хочу посмотреть, большая ли там дыра.

– Ну, если это так для тебя важно…

Это было гораздо важнее, чем он мог себе представить. Но я не рассчитывал на то, что он тоже начнет вылезать из грузовика. Я сделал вид, что меня очень заинтересовала поврежденная крыша. Ствол огромного клена, который рос недалеко от двери в кухню, треснул прямо по середине. Трещина была огромной – она шла до самых корней. Внутри все сгнило, и ствол был полым. Если бы Брюс не забыл в машине сигареты и не пошел за ними, мне бы так и не удалось нащупать под опавшими листьями и скорлупками орехов то дупло, где раньше жили белки. На секунду мне показалось, что там ничего нет. Я просунул руку глубже, и, наконец, обнаружил пистолет, который дал мне Брюс я спрятал в дупле этого высохшего дерева, когда мне стало казаться, что мои проблемы можно разрешить, только пустив себе пулю в лоб. Пистолет был довольно тяжелым. Надеюсь, он еще стреляет. Я едва успел засунуть его в карман, как ко мне подошел Брюс.

– Ладно, поехали отсюда. Давай лучше на коньках кататься.

– Еще одна остановка. – Это вовсе не было частью плана, просто мне внезапно захотелось увидеть маму до того, как я нажму на курок.

Когда мы подъезжали к особняку Осборна, то в сумерках я заметил, как вдалеке по склону холма движется какое-то маленькое пятнышко. Когда мы приблизились к нему, то оказалось, что это была лошадь породы бельгийский тяжеловоз. Она шла по направлению к веранде с колоннами, рядом с которой находился замерзший фонтан. Потом я разглядел, что эта лошадь везет санки – в них сидел Осборн. В руках он держал поводья. На нем была надета меховая шуба и красный вязаный колпак с помпоном. Стегнув лошадь, он приветственно помахал нам рукой, одетой в варежку. В общем, вылитый Санта-Клаус.

Брюс предупредил мою маму, что я приезжаю, и ей удалось подбежать к двери быстрее, чем дворецкому.

– Господи, малыш, ты выглядишь таким взрослым! – Не знаю, то ли она хотела меня подбодрить, то ли забыла надеть контактные линзы. Уже три дня я не снимал одежду, которая была на мне сейчас надета.

Мама обняла меня и поцеловала Брюса в щеку. Мне не очень понравилось, что в ответ на это он по-хозяйски обнял ее за плечо и громогласно объявил:

– Да, наш малыш стал мужчиной, Лиз!

– Перестань, Брюс! – Она нервно рассмеялась. Его фамильярность явно не привела ее в восторг. Но его это не остановило.

– Даже не знаю, как сказать тебе об этом, Финн, но я, кажется, по уши влюбился в твою мать. – Наверное, ему хотелось подействовать мне на нервы. А может, он в нее и правда влюбился.

– Брюс, ты готов на все, лишь бы оказаться в центре внимания! – Сейчас мама говорила, как Майя. В голове у меня все перемешалось. Брюс готовился убить меня. И его невозможно было остановить. Собирался ли он подождать до весны, чтобы потом пригласить мою мать в лесной домик? Или он надеялся заронить в нее искру, утешая на похоронах? Я так увлекся, представляя себе, как он начнет ухаживать за ней после моей смерти, что даже не почувствовал, как Герберт снимает с меня пальто. Представляю, что бы он подумал, если бы обнаружил в кармане моего пальто пистолет.

– Ну, пойдем же, – мама потянула меня к дивану. – Сядь сюда и расскажи мне, как это было.

– Мы приехали всего на минуту. Брюс хочет научить меня кататься на коньках.

– Нам некуда торопиться. За ночь лед не растает. – Казалось, он играл со мной, как кошка с мышкой. – Герберт сварит нам кофе. Мне тоже ужасно хочется узнать, как прошел ужин с семьей Кеннеди.

Мама только этого и ждала.

– Герберт, вас не затруднит сварить нам кофе? – Вообще-то, ему платили за это. После того, как мама переночевала в доме Осборна, она уже вела себя так, будто всю жизнь прожила в доме с дворецким. Я знал, скоро это все закончится, но, как ни странно, меня это не сердило.

– Знаешь, Брюс, я хотел бы поговорить с мамой наедине, если не возражаешь.

– Да, пожалуйста. Говорите, сколько хотите. Нам спешить некуда. – Мы с мамой проследовали к обитому мраморными панелями фойе, а он добавил:

– Понимаю. У матери и сына могут быть свои секреты. Это так трогательно Мама закрыла дверь библиотеки.

– Это было невежливо, Финн. Мы здесь гости.

Мне надоело быть гостем.

– Мне нужно сказать тебе кое-что. И тебе это не понравится, я уверен.

Мама присела на позолоченный стул и внимательно посмотрела на меня.

– Тебя выгнали из школы, да?

– Это не имеет к школе никакого отношения.

Это ее так обрадовало, что она вскочила со стула, чтобы обнять меня.

– Ох, Господи, как ты меня напугал! Целую осень все только и говорили о том, как кого-то исключили из школы. Сначала – сына Гиги Мейер из школы Дирфилд – за то, что он курил марихуану. Потом мальчика МакКаллумов вышвырнули из Роллинзской школы. Я столько ужасных историй выслушала в клубе, что готовилась к самому худшему. – Забавно, что «самым худшим» она считала исключение из школы. Правда, у меня была не самое веселое настроение – как никак, в моем кармане не лежал револьвер.

– Так о чем таком ужасном ты хотел мне рассказать? – Мама посмотрела в зеркало, чтобы удостовериться, что тушь не растеклась, а потом повернулась ко мне, приготовившись выслушать плохие новости. Я столько раз лгал ей, и столько раз попадал в неприятности из-за этого, что теперь мне не терпелось узнать, на что это похоже – говорить правду.

– Я тебе соврал, когда сказал, что миссис Марс пригласила меня на праздничный ужин с Кеннеди. Я все выдумал: мы с этой женщиной не знакомы, и ее сын не учится в моей школе.

– Так зачем ты… – мама покачала головой, не веря своим ушам. Она стала рыться в сумочке в поисках сигареты с таким рвением, будто искала последний грамм кокаина.

– Потому что мне не хотелось ехать домой. Потому что я знал, что если я буду ублажать миллионершу, разбогатевшую на шоколадках и лизать задницу Джеки Кеннеди, ты будешь думать, что мне дали Нобелевскую премию, не меньше. Я сказал тебе то, что тебе хотелось услышать. Ты же любишь все это дерьмо. – Я был уверен, что она придет в бешенство.

– Финн, я люблю тебя.

– Пожалуйста, только не надо опять говорить, что ты делаешь все это только для меня.

– Нет. Я делаю это для себя, а не для тебя. Здесь мне легче притворяться.

– Притворяться?

– Да. Что я в безопасности.

– Чего ты боишься?

– Себя. – Она закурила сигарету и отвернулась. Мне показалось, что она заплакала. Если бы это было так, она бы все испортила. Но она не стыдилась своих слов и не собиралась извиняться за них или жалеть себя.

– Где же ты отмечал День Благодарения?