Сокол Спарты - Конн Иггульден

– Ты мерзнешь, Ксенофонт! – воскликнула она. – Сядь рядом со мной. Одеяло мое сыро, но это лучше, чем вообще ничего.

– А где твой Геспий? – не шевельнувшись, спросил Ксенофонт.

Она напряглась, а на глади кожи между глазами прорезалась двойная морщинка.

– Я не его, Ксенофонт.

– Но и не моя, – ответил он быстрее, чем думал или чувствовал, – я это знаю.

Она долго молчала, пристально глядя на него.

– Я… Какое-то время думала, что ты этого хочешь. Но затем увидела, что ты одержим всем тем, что тебе нужно осуществить для нашего сбережения. Я поняла, Ксенофонт. Ты говоришь сейчас, что хочешь моего прихода к тебе? Хочешь держать меня на своем ложе? Не играй со мною в игры, Ксенофонт. Говори или молчи. Проси или обходись без этого.

Он сглотнул, не сводя с нее глаз. Высказать это ему было необходимо. И все же это было безумием. Они сидели во враждебных горах, с мизером еды и врагами повсюду. Он понимал, что хочет видимости любви, но все же не реальности. Он хотел этого обмена томными взглядами с красавицей, которая не занимает слишком много времени. В его жизни не было места для неспешных разговоров, смеха и песен. Все, чего он хотел, можно было заполучить в мгновение ока – и хотя он тосковал по ней, он понимал, что этого будет недостаточно.

Ее дни не были заполнены событиями и решениями. Он сам не мог служить отвлечением для Паллакис. А если отвлекать его станет она, они все погибли. Он попытался как-то упорядочить свои мысли. Вокруг них нависала тишина, и Ксенофонт осознал, что не отвечает слишком долго.

– Ах вот вы где! – послышался голос Геспия, щелестящего по камням.

Молодой человек держал теплое одеяло и без лишних слов накинул его женщине на плечи. То, как на ней задержались его руки, лишний раз свидетельствовало о его к ней притязаниях.

Ксенофонт знал: Геспий прекрасно понимает, что что-то прервал. Каждый взгляд впитывал в себя румянец ее зардевшихся щек или напряженность во взгляде, которую Ксенофонт вынужден был смаргивать. Геспий тоже покраснел, а его движения были угловаты.

– Там есть чуток еды, – сообщил он. – Вяленое мясо, отваренное на травах. Чашка вина. Не сказать, что вкусно, но все лучше, чем голодать. Ты пойдешь, пока там еще осталось?

Он обратился с этим вопросом к Паллакис, и та гибко поднялась, плотнее запахиваясь в принесенное сухое одеяло. Прежде чем отвернуться, она еще раз поглядела на Ксенофонта. Его взгляд был уткнут в землю под ногами. На лице женщины мелькнуло раздражение, едва ли не ярость.

Поджав губы, она ухватила Геспия под руку, чем изрядно его удивила. Холмы внизу тонули во мраке. Греки дремали и дрожали у себя в одеялах, вновь и вновь просыпаясь от сочащейся по коже холодной воды.

* * *

Дождь прекратился, и туман над головой стал светлее, отчего лучше стали проглядывать горные кряжи. Ксенофонт поднял арьергард, в то время как Хрисоф собрал на переднем плане спартанцев, готовясь ко всему, что может произойти. Все были голодны, но зато теперь в избытке имелась чистая холодная вода, так что люди хоть и промокли, зато поизбавились от дурного запаха. При подъеме многие распарились настолько, что в сыром предутреннем воздухе от них шел пар.

Воинство кардухов начало продвигаться по перевалу. Рядов у них не было, а потому стороннему взгляду все это казалось взволнованно клубящимся роем пчел. Небо за ними светлело, придавая кардухам сходство со скачущими черными мурашами, но настолько многочисленными, что закрывали собой весь проход. Эллины образовали перед ними строй, чтобы те видели перед собой угрозу. Ксенофонт приказал колонне выставить перед собой щиты и идти вперед, а затем снова ее остановил. Черный рой кардухов выжидательно застыл; замерли и эллины в каких-нибудь двухстах шагах от узкого участка, загороженного враждебной силой.

Ксенофонт возблагодарил богов, когда наверху призывно зазвучали рога – приглушенно, но бодря душу своим хрипом. Он беспокоился, что те две тысячи, посланные им, затерялись во тьме среди вершин. Ночь у них прошла в гибельном безмолвии и дрожи под льдистыми струями дождя и еще в меньшей защищенности, чем у тех, что остались внизу. Тем не менее с первым светом они поползли на врага, и уже за это были достойны благословения.

Было заметно, как кардухи оцепенели. Войну среди вершин они знали не понаслышке, и то, что на них надвигаются сверху, вселяло в них ужас. Когда его люди с ревом устремились вниз по склону, Хрисоф приказал спартанцам вдвое ускорить ход. Те громогласно завели свою песнь смерти, слова которой, набрав грудью воздух, подхватил и стратег. Кое-кто из эллинов удивленно на него посмотрел.

Кардухи открыли перевал, разбегаясь, как крысы, под ликующий рев двух тысяч, что все еще стекались с флангов. Тайная тропа провела их непосредственно вокруг перевала, так что они сбегали уже в долину снаружи. Все, что оставалось делать колонне, это продвигаться в боевом порядке, отбивая с боков сучья деревьев. Кардухи исчезли, и хотя за спиной снова послышалось улюлюканье, это был звук скорее гневливой досады, чем вызова.

При проходе через перевал сквозь низкие облака пробилось солнце, пролегая по земле золотыми остриями. Отсюда внизу виднелись скопления жилищ, отар и козьих стад. Рот невольно наполнился слюной при мысли о жареном мясе. Долина была неширокой, но своей зеленостью являла доподлинный оазис, скрытое от глаз сердце здешних гор. По всей видимости, это было самое плодородное место на всем хребте. Ксенофонт огляделся, с улыбкой ища глазами Паллакис. Но ее видно не было; она шла где-то впереди, рука об руку с Геспием.

* * *

Назавтра среди дня в дом, который занял Ксенофонт, привели пожилого кардуха. Он был покрыт синяками от побоев, нанесенных часовыми эллинов, к которым он посмел приблизиться; однако ради того, чтобы быть услышанным, он стойко терпел унижение, опустив голову и лишь протягивая часовым свои пустые ладони. Ксенофонт позвал молодого воина, который показал грекам обходной путь вокруг перевала. Тот подошел к соплеменнику и с ухмылкой отвесил ему оплеуху. Ксенофонт приказал ему отойти.

Старый кардух что-то залопотал, на что воин ткнул его черенком копья и с пренебрежением перевел:

– Он просит, чтобы вы не жгли здешних жилищ. Говорит, что его люди хотят лишь, чтобы их оставили, но он лжет. Старика прислали сюда потому, что его жизнь не представляет ценности. Его можно и убить, от этого ничего не изменится.

Костлявый старик завозился и попытался пнуть молодого человека до того, как тот перевел его слова на греческий.

– О чем он? Что он говорит? – спросил Ксенофонт.

Молодой человек пожал плечами, что-то пробормотав на своем языке, на что старик прошипел ему что-то злобное.

– Мы воюем ради победы. Правил здесь нет. Если этот старый дурень здесь, то я бы на твоем месте проверил караулы и убедился, целы ли они. А то воинов у нас много.

Старик заговорил снова, не давая Ксенофонту дослушать переводчика. Чужой язык он, похоже, не воспринимал и говорил поверх него, упрямо доводя свою мысль. Ксенофонт требовательно поднял руку и ущипнул себя за переносицу. Он хорошо поел, а душу грело обилие запасов, которые эти селяне скопили на долгую зиму.