Я в степени N - Александр Староверов

Смешно… Я-то ладно, мне в принципе все равно. Но Водиле должно быть очень смешно – он же у нас бывший православный. Его ушлая Анька ненавидела Христа, моей плевать было, а Анька Чекиста сама стала истово верующей. Тупик и безнадега! Куда ни ткнись – везде Крымский мост. Но смешно…

Беременность на сороковой день после смерти Славика Анька расценила как божью благодать и решила оставить ребенка. До этого несколько раз залетала, но все время делала аборты. Не хотела плодить дьявольское отродье, а тут и мужа из кровавой Конторы поперли, и сороковой день… Оставила. К несчастью, весной две тысячи восьмого шестеренки на самом верху снова провернулись и Витю восстановили на работе. В другом департаменте и на другой должности, но все-таки… Справедливость, оказывается, все же существовала на свете. Он радовался этому обстоятельству как ребенок, получивший доказательства существования Деда Мороза. А Анька плакала.

* * *

Справедливость… Справедливостей много, справедливость – понятие корпоративное. У ментов одна справедливость, у банкиров другая, у врачей третья, а у похоронных агентов – четвертая. Я – Защитник по рождению и призванию. Когда Родина бросает своего защитника, он подыхает. Молча, стиснув зубы, не проронив ни звука, ни стона… Но Родина меня не оставила, щелкнула легонько пальчиком по носу и снова поманила к себе. Еще бы мне не радоваться! Жулики деньгам радуются, христоалкашики – бутылке и выдуманному ими боженьке, а я тому, что нужен Родине. Меня перебросили на политику, в управление по борьбе с экстремизмом. В России любая политика – экстремизм, если вдуматься. Стране царь нужен, как бы он ни назывался. А потому что силы в людях слишком много, не могут русские силу свою обуздать. Царь – высшая и единственная точка политики, он вектор силе придает, направление. Иначе – хаос. Свергли в семнадцатом царя – хаос; сотворили нового, Иосифа Первого, – величие; обосрали его после смерти, в грязь втоптали – хаос; вознесли на престол Владимира Владимировича Ясно Солнышко – опять величие. Свергнут его – до демократии все равно не дотянутся, а хаос наступит непременно – реки крови потекут, миллионы сдохнут или не родятся. И ради чего? Ради нового царя, конечно… Значит, в мои задачи входит бороться со всеми, кроме Путина, он один у нас умеренный, все остальные – экстремисты. Демократия – это для дряхлеющих, умирающих организмов, для старушки-Европы и отпочковавшейся от нее в последней попытке выживания Америки. Не могут мясом с кровью питаться – вот и цедят кашки протертые. Сильной, здоровой нации демократия вредна. Какая в Китае демократия? А за ними уже не будущее, настоящее. Запад пытался внушить нам комплекс неполноценности, мол, кончились русские, хребет себе сломали, надорвались… Вранье! Ничего себе, кончились… За какую-то сотню лет – революция, разрушение одной империи, строительство другой – пуще и краше прежней, – выигранная война, первый человек в космосе, очередной крах государства и чудесное его восстановление… И всё это за сто лет, другим странам на полтысячелетия событий хватило бы. Силушка в нас бродит – как у буйного подростка. Дурная иногда, но о-го-го какая великая! Знают хитрые западники, что в честном бою русских не победить, да и вообще не победить, поэтому и подсовывают нам эту демократию, чтобы мы сами себя победили. Единственный способ Россию свалить – внутреннюю смуту затеять. И то навсегда не получится, только на время… Пусть не надеются, я, Витя-Защитник, не дам им этого сделать. Я с экстремизмом бороться буду экстремальными методами. Им и не снились мои методы!

Вот с таким настроем я шел работать в управление по борьбе с экстремизмом. Оказалось, даже немного чересчур. До столкновения с политиками я думал, что самые мелкие и ничтожные твари – киношники. Ошибался. Подлее и мельче визгливой оппозиционной швали – разве что канализационные грызуны. И то неизвестно, могут ведь и выиграть оппозиционеры у крысенышей. Киношники хоть обаяние какое-никакое имеют, а эти… Неудачники в третьем поколении, ущемленные извращенцы, готовые продаться за полкопейки и за четверть копейки перегрызающие горло своим соратникам. Да если бы не поддержка Запада – сами давно передохли бы на своих вонючих кухнях. А так шевелятся еще, подают признаки жизни. С другой стороны, понятно, почему они такие: все нормальные люди уже давно при деле. Кто в «Газпроме», кто в Конторе, кто на телевидении бабки зашибает… Перед правильным русским человеком все двери открыты – вот и набралась шобла олигофренов в оппозицию. А возглавляют их, конечно, евреи. Я не могу быть антисемитом по природе своей, в самом течет четверть еврейской Мусиной крови. Но и не признать очевидного я тоже не могу. Объясняю для себя это так: все нормальные евреи или уехали, или в тех же «газпромах» сидят, у нас в Конторе их тоже полно. Не при делах остались только неудачники. Еврей-неудачник – страшная и редкая вещь. Не сложилась у русского жизнь – сопьется он тихо, никому не мешая. Евреям алкоголизм и бездействие чужды, слишком шустрый народ, вот и копошатся в подполье, обделывают свои мелкие гешефты – авось чего выгорит… Ох ты господи, и смех и грех, этих пламенных борцов за демократию даже вербовать особенно не приходилось, сами на контакт шли охотно, стучали друг на друга, и не из-за выгоды даже, а из-за туманного обещания выгоды, которое они сами себе в основном и нафантазировали. Казалось бы, все просто, и занимался я тогда бесполезной работой. Ан нет, к началу десятых русские люди стали жить слишком хорошо. Вот Писатель мне скажет, что слишком хорошо не бывает, а я скажу – еще как бывает. Слышь, Писатель, не только художник для создания шедевров должен быть голодным, народу тоже нужно быть слегка проголодавшимся, иначе беда… Много бездельников развелось, дурью маяться начали – дизайнеры, фрилансеры, юристы, финансисты, девелоперы… Ни одного русского слова, прости господи. Пена, просто нефтяная пузырящаяся пена, возомнившая себя солью земли… Среди гнили бактерии размножаются очень быстро, и даже такие хиленькие, как русская мышиная оппозиция. Так что не зря я работал, тем более единственным я оказался в нашем управлении, кто разбирался в экономике. Контора – ведомство бюрократическое, бумаги из других департаментов приходили регулярно, только прочесть и понять их мало кто мог. А я смог. И сделал выводы. И понял: в одиннадцатом-двенадцатом году будет большая заваруха.

Заваруха, в принципе, ерунда, государство сильное, все выдержит. Куда этим…лансерам…лоперам…айнерам против государства! Пошумят и перестанут, но на двенадцатый-четырнадцатый годы конторские аналитики прогнозировали катастрофическое падение цен на нефть. Тоже беда не великая: упадут – отожмутся, сколько раз такое бывало, но вместе… Бурление гнилой массы и низкие цены на углеводороды – это угроза. Еще какая угроза, вопрос жизни и смерти буквально. Я первый совместил эти два факта и сразу написал докладную записку начальству. Ее прочитали, вызвали меня, выслушали, спросили в конце, какие мои соображения по предотвращению кризиса. И тогда я первый, наверное, в стране произнес волшебное, спасшее нас всех слово – «Крым». Сначала поржали весело, эвон куда хватил, а потом задумались… Тут и грузинская война подоспела с недолгим, но огромным патриотическим всплеском. Короче, доложили на самый верх и неожиданно получили отмашку. Так, на всякий случай: отчего на воду не подуть, если ресурсы есть? Мне выделили группу, и я стал разрабатывать крымскую тему. В начале две тысячи девятого это было, за пять лет до… Хороший экспромт, как говорится, это хорошо подготовленный экспромт. И готовил его я.