Перекресток трех дорог - Татьяна Степанова

После того, как Гущин выписался из госпиталя, ему в Главке предоставили отпуск для реабилитации здоровья – почти до начала сентября. И Макар настоял, чтобы он приехал к нему в Бронницы, в загородный дом на озере – «будете у нас как на даче – покой и воля, – обещал он. – Мы все… я, дети так вас просим и очень будем рады».

– Про маску и перчатки свои здесь совсем забыл, – тихо сообщил Макар Клавдию. – Конечно, придет момент, и они снова потребуются, но это будет уже не то, понимаешь? А Вере Павловне он, кажется, окончательно вскружил голову. Она тут себе столько лавандового мыла заказала и пахучих бомб для ванны – я прямо в осадок выпал. Духами-то она не пользуется, но благоухать желает. Гуляли тут с Сашкой мимо беседки, я краем уха слышал – она Маше толкует: мол, единственным мужчиной в моей жизни был покойный муж… И, естественно, в старости невозможно ни о чем таком помыслить, особенно когда мужчина так убийственно молод… Это она про Гущина-то! – Макар тихонько захохотал. – Но по сравнению с ней полковник прямо новобранец. Она ему сама перевязку тут делала. Вспыхнула, как девочка, при этом, аж очки запотели.

Вера Павловна, выпрямив стан, смотрела вдаль на озерную гладь. Поплавок на ее леске дрогнул, но она словно и не заметила этого.

– У вас клюет, Вера Павловна, – сообщил ей полковник Гущин.

– Да? А что мне делать? Тянуть?

– Сначала надо подсечь, а то сорвется с крючка.

– Да? А как это сделать?

Полковник Гущин поднялся и показал – как подсекают попавшую на крючок уклейку или леща.

– Поправляется он, – согласился с другом Клавдий. – Снова меняется, становится вроде как прежним. Только я бы как-то внушил старушке-гувернантке…

– Что?

– Если главным мужчиной в ее жизни был ее покойный муж, то главной женщиной в жизни полковника стала ОНА… Праматерь… Мачеха мертвых. Он ее уже никогда не забудет.

Они посмотрели друг на друга.

– И я никогда не забуду того, что вы сделали для меня, – объявил Макар. – Для Августы… Что он сделал, что ты сделал, Клава… Ты мне как брат теперь. А он – отец-то мой умер, так полковник мне вместо отца… так я его воспринимаю. И когда-нибудь верну вам свой долг, обещаю. Только…

– Ну что? – Клавдий смотрел на приятеля.

– Все мое – ваше, все, что у меня есть, кроме… Знаешь, братан, только ее… Катьку… любовь мою я тебе не отдам, несмотря ни на что, ни на какие твои подвиги. Если ее дело коснется, то… уж прости… та наша дуэль далеко не кончена.

– Да я тебя сам в порошок сотру, братан, если ты снова к ней подкатишься за моей спиной…

Они опять посмотрели друг на друга.

– А впрочем, все это лишь наши пустые мечты, – подвел черту Клавдий Мамонтов. – Я тебе уже говорил – у нее собственная жизнь, своя судьба, и нам с тобой, Макар, там места нет.

Помолчали, созерцая Бельское озеро.

– Касаемо дела, – сказал Макар уже другим тоном. – Новостей по-прежнему нет?

– Нет.

Они без пояснений знали – о чем речь. О той фразе Мачехи мертвых, что она бросила им – о ее тайном письме в сейфе компании на случай ее смерти, где она называла имена своих убийц.

В многочисленных рапортах, которые написали Клавдий Мамонтов и полковник Гущин по поводу всех обстоятельств финала этого беспрецедентного уголовного дела, они изложили события не в полном объеме. Например, о том, что Мачеху мертвых убил Клавдий Мамонтов, они умолчали намеренно, представив дело в виде суицида с ее стороны – мол, сама облила себя горючим дезинфектором и подожгла в сарае.

Во время осмотра пепелища нашли лишь фрагменты обугленных костей, и судмедэкспертиза так и не установила, что женщине перед смертью была нанесена механическая травма – перелом шейных позвонков. Удар ножом в грудь полковника Гущина в рапортах они тоже списали на Наину Ольховскую. И начальство не стало проводить по этому поводу доскональной проверки.

Сарай сгорел полностью, и улик полицейские практически не нашли. В соседнем с полями болоте в лесу обнаружили затопленный внедорожник – видимо, именно на нем Мачеха мертвых и приехала из Москвы в Людиново с похищенной Августой. Однако все попытки вытащить машину из болота не увенчались успехом – она лишь глубже уходила в трясину, а водолазы к ней подобраться не смогли. Не нашли на пепелище и телефонов – мобильного, принадлежавшего убитому Громову, с которого Мачеха мертвых звонила им после похищения девочки. Остался лишь номер в памяти телефона Макара.

И остались те слова ее, последняя угроза – насчет письма в сейфе…

– Давно бы все стало известно насчет письма, сейф ведь ее адвокаты вскрыли, – успокоил Клавдий Мамонтов Макара. – Ничего там нет. Не писала она никакого письма насчет нас. Это был блеф. В сущности, все, что она говорила, был один большой блеф. И психоз.

– Мы в среду ездили с полковником в Москву в его госпиталь на ВДНХ, – сообщил Макар.

– Зачем?

– Он пытался узнать – не работала ли ОНА и там волонтером в то время, когда он там лежал. Я ему сказал – это невозможно. Вы что, считаете ее вездесущей? Но он настоял, и мы поехали. Он там всех расспрашивал, но госпиталь на консервации, и врачей никого из прежней команды, кроме дежурной смены. Никто ничего не знает. Ему мысль покоя не дает – кто был тот врач… или медсестра… или санитарка в защитном костюме… Когда он пришел в себя после интубации, этот некто в маске защитной объявил ему, что случилось чудо. Я ему пытался объяснить, что интубация, трубка в горле не приговор, что выживают и после этого, но он словно сам себе хочет что-то объяснить… И мне иногда кажется, он даже не Наину, не Мачеху мертвых имеет в виду, пытаясь понять, кто ему явился там в пограничном его состоянии между жизнью и смертью.

– А кого он имеет в виду?

– Настоящую Праматерь, – совсем тихо сказал Макар, – которая Мать-Земля или… уж не знаю, может ли она быть одновременно для нас и матерью и мачехой?

В траве застрекотал кузнечик. Ему ответила птица на ветке дерева. Солнечные лучи пробивались сквозь листья древесных крон, рисуя на земле причудливый узор, сотканный из теней и света. Бельское озеро в солнечном свете излучало сияние чистой воды, пахло скошенной травой, цветами, летом в зените. Земля словно вознаграждала всей благодатью за прежний тоскливый ужас болезни, безысходности и смерти, ставший чем-то привычным в новостных сводках о ходе эпидемии.

– В ковидном госпитале мы так ничего и не узнали, и я думаю, это к лучшему. На обратном пути с полковником переделали кучу дел – он и своей бывшей жене звонил, насчет помощи, если что, в будущем, и сыну, и в банк мы заехали, и в налоговую… Я наблюдаю сейчас – в нашу летнюю передышку все словно стремятся как можно скорее успеть, сделать все, что нужно и должно. Потому как никто не знает, что нас ждет дальше. Как мы все будем жить и что с нами случится. Мы существуем одним днем.

Далеко-далеко, еще очень далеко на горизонте над озером поднималась из воды черная грозовая туча. Когда она придет на эти благословенные, почти идиллические летние берега?