Астроном - Яков Шехтер

Солнце поднимается над квадратами блочных домов Кирьят-Арба, еврейского поселения на окраине Хеврона, высвечивая могучий песочного цвета брус Усыпальницы Патриархов. Задача армии – не допускать столкновений между арабами и поселенцами и поддерживать порядок.

Среди одиннадцати моих напарников оказался старый знакомый – Моти Бялый из Тель-Авива. Когда-то мы вместе учились на компьютерных курсах. Содержание курса давно испарилось из моей памяти, а вот Моти я запомнил хорошо. У него была внешность былинного богатыря из русских сказок: василькового цвета глаза, сажень в плечах, русые кудри, сияющие зубы, румянец во всю щеку – хоть в кино снимай.

До Израиля Моти жил в Харькове, и подвизался в драмтеатре. Особыми актерскими способностями он не обладал, но с такой внешностью достаточно было просто выходить на сцену. Во время перерывов на компьютерном курсе мы много беседовали, и Моти успел рассказать мне частичку своей судьбы. А судьба ему выпала весьма своеобразная.

Внешность и фамилию он унаследовал от русского отца, а беспокойный характер от еврейской мамы.

– Пол-Харькова лежало у моих ног, – утверждал Моти, поводя сигаретой. – Блондинки, брюнетки, девушки, женщины, замужние, незамужние; стоило мне только посмотреть в сторону дамы, как она уже начинала расстегивать кофточку.

Я верил Моти, по той простой причине, что аналогичная картина наблюдалась и в нашем, куда как ограниченном по сравнению с Харьковом, пространстве компьютерного курса. Обучающиеся дамы млели, глядя на Моти. Отблеск его обаяния озарил даже мою скромную особу: с тех пор, как мы стали считаться приятелями, первые красавицы курса, доселе не замечавшие моего присутствия, начали одарять меня ласковыми улыбками.

В какой-то момент счастливого существования в искусстве, Мотину голову посетила идея религиозного пробуждения. Человек он был увлекающийся, и «сгорел» буквально на глазах: спустя два месяца после первых симптомов он уже раскачивался в синагоге, облаченный в тфиллин.

От замужних женщин и охочих девушек ему пришлось отказаться: беспощадный еврейский Б-г разрешал сексуальную жизнь только под сенью супружества. Играть на сцене тоже стало невозможным, ведь до суббот и еврейских праздников Харьковскому драмтеатру не было ни малейшего дела. И тогда Моти предпринял несколько решительных шагов: во-первых, он женился, а во-вторых, занялся настройкой пианино.

Дело пошло настолько успешно, что могло закончиться статьей уголовного кодекса, но Всевышний рассудил иначе, и отправил его на Святую Землю.

Ни актерской, ни компьютерной карьеры в Израиле Моти не сделал, а после многих мытарств открыл какой-то бизнес, кажется по установке кондиционеров.

После курса мы встречались несколько раз, пили пиво в дешевых обжорках, и разговаривали о жизни. Вернее, говорил Моти, я же мотал на ус, рассчитывая пустить в дело расписываемые им коллизии. Надо сказать, что несколько из намотанных нитей, я действительно вплел в ткань рассказов и повестей.

Постепенно его и моя жизнь наладились, мы разбежались каждый по своим маршрутам и перестали встречаться на улицах или в офисах государственных учреждений.

За прошедшие десять лет Моти мало изменился. Разве немного погрузнел и в льняных прядях, если присмотреться, нет-нет да посверкивал седой волос. Увидев меня, затаскивающего свои пожитки в пентхауз, он распахнул объятия и энергичными похлопываниями чуть не сдвинул мне диск позвоночника. Однако кричал при этом он что-то странное:

– Здорово, Сашок! – голосил Моти. – До чего я рад тебя видеть, старина.

– Меня Яковом зовут, забыл что ли? – задал я сам собой напрашивающийся вопрос.

– Какой ты, к лешему, Яков! – не унимался Моти. – Ты же писатель! Я твои рассказы в газете читал. И в журнале. И в книжке. Цени, книжку твою купил. Просто Александр Дюма, я тебе говорю!

– Но почему Дюма? – удивился я.

– Потому, – отвечал Моти, – что врешь так же затейливо. Искажаешь почем зря суровый рисунок действительности.

Затем он выложил мне все заимствованные из его жизни, и вплетенные в ткань художественных произведений ниточки, и принялся подробно объяснять, что, где и как я злостно исказил или перепутал. При этом Моти согнал с соседней койки уже начавшего располагаться резервиста и немедленно договорился со старшиной, что на крыше мы будем стоять вместе.

– Я и не предполагал, что обрел в твоем лице столь внимательного и пристрастного читателя, – сказал я, когда фонтан Мотиного красноречия перестал бурлить и лишь изредка, с шипением и плеском, выпускал сверкающие струи.

К вечеру пентхауз накрыла тень, мы вышли наружу, уселись в прохладе на пластмассовых стульях, и завели разговор о житье-бытье. Торопиться было некуда, предстоящие четыре недели службы простирались перед нами, словно Сахара перед покидающим оазис караваном.

Касба за Мотиной спиной золотилась и сияла под лучами низко висящего солнца. Песчаного цвета могучий прямоугольник усыпальницы, выстроенный Иродом над пещерой, в которой похоронены патриархи, возвышался над городом. Он был его центром, все вращалось вокруг этого здания, и на его фоне наши заботы и радости казались мелкими переживаниями.

– По данным разведки, – объяснил уже все вызнавший Моти, – один из центров террористической деятельности находится в Хевроне. Где-то здесь, возможно в одной из квартир нашего дома. Тут планируют теракты и начиняют взрывчаткой пояса. А вот там, – Моти ткнул рукой в соседнюю виллу, – там возможно промывают мозги дурачкам, суля им за порогом рая семьдесят готовых на все девственниц.

Поэтому нас и поставили на крыши с винтовками, заряженными боевыми патронами. Приказ простой: рассматривать без устали окружающую жизнь в сильные бинокли и немедленно сообщать обо всем подозрительном.

Затем Моти принялся рассказывать о перипетиях его личной жизни. К моменту отъезда Харькова он снова был холостым, и с тех самых пор безуспешно искал спутницу жизни.

– С женой я развелся, – сокрушенно объяснил он, закуривая новую сигарету. – Не сошлись характерами. И все, не везет – так не везет.

Попав в Израиль, Моти продолжил карьеру религиозного Казановы. К моменту нашей встречи, то есть примерно лет через десять после приезда, он уже успел четыре раза жениться и столько же раз развестись. Причем женился он на полном серьезе: покупал с новой женой квартиру и заводил ребенка. А потом …. Потом что-то не складывалось, и беспокойные гены матери, возобладав над славянской меланхолией отца, влекли его на приключения.

На следующее утро мы вместе заступил на пост и жизнь покатилась по строго размеренному порядку. В семь пятнадцать я с Моти оказывались на крыше, запирали входную дверь и начинали устраиваться. Одно армейское одеяло, растянутое между прутьями арматуры, прикрывало пост наблюдения. Арабы, то ли по суеверной привычке, то ли рассчитывая в будущем надстроить дом, не обрезают железные прутья опор, оставляя их свободно ржаветь и покрываться грязью. Это нас и спасало, ведь не окажись на крыше таких железяк, наблюдателю пришлось бы жариться под открытым солнцем.