Упрямый Галилей - Игорь Дмитриев

Трудно согласиться, – продолжает Штекли, – …что итальянское Симпличио означает по-русски «Простак». Имя Симпликий или Симплиций вовсе не имело какого-либо негативного оттенка. Был даже папа римский Симплиций, приобщенный к лику святых. У католиков его поминают 12 марта (10 марта, если быть совсем точным. – И.Д.). <…> Прилагательное simplex означает не только «простой», но и «правдивый, честный, прямодушный». Кстати, в русском издании «Диалога»(М.; Л., 1948. С. 359) кратко и правильно сказано: Симплиций (лат.), Симпличио (итальян.) – весьма заслуженный комментатор Аристотеля, живший в VI веке»[791].

Получается, что, дав третьему персонажу «Dialogo» имя Симпличио, Галилей его как бы особо уважил. Действительно, представляя собеседников, Галилей не приминул заметить:

Не будет позабыт также добрый перипатетик; по причине крайней его приверженности к комментариям Симплиция мне показалось уместным, не называя собственного его имени, заставить его выступать под именем любимого им автора[792].

В целом замечание А.Э. Штекли заслуживает внимания, но вместе с тем необходимо учесть, что читателями «Dialogo», в том числе и в римской курии, наделение собеседника-перипатетика именем Симпличио вполне могло восприниматься как ирония и даже как издевка со стороны Галилея, независимо от того, каковы были истинные мотивации последнего. Об этом, в частности, свидетельствует тот факт, что спустя полтора года после процесса Б. Кастелли писал Галилею, как он, фра Бенедетто, в беседе с кардиналом Антонио Барберини (братом Урбана VIII) заверял его высокопреосвященство, что это не более чем «клевета, возведенная на Вашу милость, будто в “Dialogo” Вы намеревались под именем Симпличио выставить персону, достойную величайшего почета и уважения». «Я убеждал его высокопреосвященство, – продолжал Кастелли, – …что подобные клеветнические измышления совершенно ложны»[793]. Вполне возможно, что кардинал Антонио Барберини передал слова Кастелли Урбану. Во всяком случае, известно, что позднее, в беседе с французским послом (и некогда учеником Галилея в Падуанском университете) Франсуа де Ноайлем, Святейший отметил, что всегда заступался за Галилея и что он (Урбан) понимает, что Галилей вовсе не намеревался изображать папу в образе Симпличио, но тем не менее его (Урбана) тезис о божественном всемогуществе не нашел в «Dialogo» правильного объяснения[794]. Не лишне также напомнить, что и в следующей книге Галилея – «Discorsi e Dimonstrazioni matematiche intorno a due Nuove Scienze (Беседы и математические доказательства, касающиеся двух новых наук)», над которой он работал в 1633 – 1635 годах и которая была впервые издана в Лейдене в июле 1638 года, – фигурирует все тот же Симпличио, над которым все так же подтрунивает Сальвиати, хотя после процесса ученый всячески старался быть осторожным.

На мой взгляд, дело не в том, подразумевал ли Галилей, давая имя своему персонажу, «заслуженного комментатора Аристотеля», или же намеревался навести читателя на определенные и рискованные для автора трактата этимологические размышления. Важнее иное. «Dialogo» завершается итоговыми репликами его участников: Симпличио, Сальвиати и Сагредо. Симпличио, похвалив аргументацию Сальвиати, признается в двух вещах: а) перед его «умственным взором всегда стоит надежнейшее и непоколебимейшее учение, некогда воспринятое… [им] от особы ученейшей, имеющей высокий духовный сан» (то есть речь идет о доводе Урбана VIII, согласно которому Бог «своим бесконечным могуществом и премудростью» «многими способами, даже непостижимыми для нашего ума» может «сообщить элементу воды попеременное движение, которое мы в ней замечаем» и б) что он, Симпличио, «не все вполне понимает» в теории приливов, изложенной Сальвиати[795]. В итоге смысл заключительных абзацев «Dialogo» сводится к тому, что рупор «ученейшей особы», имеющей, к тому же «высокий духовный сан», не в состоянии понять в полной мере доводы Сальвиати – Галилея, но тем не менее берется их опровергать[796]. Более того, Симпличио прибегает к аргументу о божественном всемогуществе именно тогда, когда он не понимает доводов собеседника. Получается, что представление о Potentia Dei absoluta (излюбленный тезис Урбана) противопоставлялось не естественной причинности, а неспособности отдельных персон понять научную аргументацию.

Наконец, весь текст «Dialogo» фактически был нацелен на то, чтобы убедить читателя в правильности теории Коперника. И только в конце сочинения, вопреки всей логике изложения, вводился тезис совершенно иного рода, к которому до того герои книги, включая, кстати, и Симпличио, почти не обращались. Все это никак не вязалось с представлением Урбана VIII о целях трактата[797].

Кстати, Кампанелла, делясь с Галилеем своими впечатлениями о «Dialogo», заметил: «каждый персонаж прекрасно играет свою роль, а Симпличио в этой философской комедии представляется вызывающим смех чурбаном, поскольку он несет полную чушь. Он пустослов и <…> позер»[798]. Но как бы там Галилей ни называл своего героя-перипатетика, Простаком или Мудрецом, все равно это лицо страдательное, интеллектуальный Пьеро, которому постоянно достается от Сальвиати и отчасти от Сагредо и который в отчаянии прибегает к аргументу о божественном всемогуществе.

Вполне вероятно, что если бы «Dialogo» завершался репликой Симпличио[799](при условии, что Галилей представил бы этого героя в лучшем свете, то есть как человека, глубоко понявшего и осмыслившего суть доводов Сальвиати), то, возможно, реакция папы была бы несколько менее бурной. Но далее следует реплика Сальвиати, в которой звучит, хоть и завуалированно, совсем иной мотив. Сальвиати напоминает, что есть и «иное божественное постановление», которое «разрешает нам обсуждать строение мира», пусть даже мы не в состоянии постичь творения рук Его («ritrovare l’opera fabbricata dalle Sue mani»). Таким образом, Галилей устами Сальвиати утверждал, что тезис о Божественном всемогуществе следует дополнить другим тезисом, также имеющим Божественное происхождение («pur divina») и находящимся с первым в полном согласии («alla quale molto concordemente risponde»)[800]. Видимо, здесь имеется в виду фрагмент Еккл. 3:10 – 11: «10. Видел я эту заботу, которую дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в том. 11. Все соделал он прекрасным в свое время, и вложил мир в сердце их, хотя человек не может постигнуть дел, которые Бог делает, от начала до конца»[801]. В понимании Галилея эти библейские слова означали, что человек должен пользоваться «дозволенной и угодной Богу деятельностью» (речь идет о познании мира), чтобы «познавать Его величие и исполняться удивлением Ему тем большим, чем менее мы чувствуем себя способными проникнуть в бездну его премудрости»[802].