Роковая дама треф - Елена Арсеньева

– Оливье! – снова крикнула Ангелина, и горло ее, чудилось,раздирали тысячи железных когтей.

– Ты вот что! – Первый голос вдруг стал угрожающим. – Еслихочешь, чтобы я обделал твое дельце, перестань задавать ненужные вопросы,понял? Ты в моем доме, и даже если здесь сейчас начнется пожар, тушить его –мое дело! А твое дело – бежать, понял?

– Да пожалуйста, – с обидой проворчал Оливье. – Я могу иуйти. Но тогда ты потеряешь хорошие деньги.

– Оливье! Спаси меня! – снова закричала Ангелина.

– Да у тебя и денег-то нет, – захохотал хозяин дома. – Самговоришь – деньги у дамы, а ее еще найти надо!

И тут Ангелина поняла: да они же ее не слышат. И ничегоудивительного: она тоже не слышит ни одного своего слова.

– Клянусь, ты прав! – засмеялся Оливье. – Какого же черта мытут время теряем? Пошли скорее!

– Пошли! – отозвался сразу повеселевший хозяин, и Ангелинауслыхала скрип отодвигаемых стульев, а потом удаляющиеся шаги.

Они уходят! Они сейчас уйдут, и тогда ее уже ничто неспасет!

Она кинулась из последних сил к двери и принялась молотить внее кулаками, потрясая дверь так, что мореный дуб заходил ходуном.

Нет, это был бред, это ей лишь казалось! Ее окровавленныекулаки едва-едва извлекали слабый стук… такой слабый, что смертная тоскасдавила горло Ангелины, как петля, и она лишилась чувств, так и не успевосознать, что стук ее все-таки достиг ушей тех, кто находился за дверью, и дваголоса в испуге вскрикнули:

– Кто там?!

…Когда Ангелина наконец добралась до бульвара Монмартр ивошла в низенькую, почти скрытую пышными кустами сирени калиточку в оградесвоего дома (ключ имелся только у нее), она была почти без памяти от усталостидуховной и телесной. Ветви с набухшими коричнево-зелеными почками хлестали еепо лицу, хватали за платье, но она ничего не чувствовала. Воспоминания, которымпредавалась Ангелина, истощили ее силы, полностью изнурили. Говорят, передумирающим в одно мгновение разворачивается вся его жизнь, а ведь Ангелина вМальмезоне, в доме бывшей императрицы, воистину смотрела в глаза смерти! Но нетолько прошлое терзало ее… Прошлое, как всегда, слишком тесно сплеталось снастоящим, которое либо затемняло его, либо, напротив, проясняло такие детали,которые казались случайными и необъяснимыми либо вообще оставались безвнимания, когда свершались. А с течением времени какие-то незначительныеподробности вдруг выступали из серой мглы забвения, в которой таились до поры,и словно кричали кичливо: «Посмотри! Посмотри на нас! Ты нас не заметила, аведь именно мы – сцепляющие звенья всех твоих несчастий – прошлых и будущих!»

И Ангелина ничуть не сомневалась: ее ждут новые испытания.

Она с тоской взглянула на еще голые, но обещающие скорыйцвет ветви сирени. Ни один цветок Ангелина так не любила, как сирень, этунепременную жительницу старых русских дворянских усадеб. И в Измайлове, и вЛюбавине была роскошная сирень… а как бурно цвела она прошлой весною вокругдома на бульваре Монмартр! Закрытый гроб с телом Ксавье де Мона, который Оливьеи Ангелина привезли из Кале, был полностью скрыт под пышными,изнуряюще-благоуханными, бледно-лиловыми соцветьями. Чтобы украсить гроб имогилу, Ангелина велела тогда, не жалея, обломать все кусты, так что у заборавсе лето торчали жалкие голые ветки; однако сиреням это, похоже, пошло лишь напользу: они разрослись еще пышнее, чем прежде, налились новой жизнью икрасотой. Теперь только бы не ударил мороз и не прибил набухшие бутоны… каквсегда прибивает леденящее дыхание прошлого саму Ангелину, стоит ей забыться ивозомнить себя счастливой, свободной и удачливой…

Детский смех долетел до нее с лужайки, и Ангелинавстрепенулась. Она не хотела, чтобы кто-нибудь видел ее в этом убогом нарядецветочницы, вдобавок измятом и забрызганном грязью после долгого пути изМальмезона, однако не удержалась, чтобы не пробраться под прикрытием кустов доугла дома и не выглянуть украдкой.

Юленька лежала на перине, покрытой ковром, и играла со своимщенком, увальнем-сенбернаром, который был тоже еще совсем дитя, но рос кудабыстрее своей хозяйки и обещал не только скоро догнать ее, но и сделатьсявоистину огромным. Нянюшка Флора смотрела на эту сцену с видом покорноймученицы: она боялась собак, и бесстрашие Юленьки (ей ведь не было еще и года!)не только удивляло нянюшку, но и приводило в трепет.

– Жюли! Умоляю тебя, Жюли, не трогай его зубы! – донесся доАнгелины ее страдальческий голос, и она невольно засмеялась и покачала головой:имя дочери – Юлия, Юленька – казалось ей восхитительным, однако французскийвариант его ужасно не нравился, и чем дальше, тем больше. Она вспомнила, какдолго выбирала имя дочери, ни за что не желая прибегнуть к именам католическихсвятых, а мучительно вспоминая православные святцы. Конечно, ей хотелосьназвать дочь Елизаветой или Марией, однако Ангелина не решилась: побояласьнакликать чужую судьбу на своего ребенка. Ох, сколько бед пришлось испытать вжизни что княгине Измайловой, что ее дочери; вдобавок за каждой тянулась темнаямрачная тень прошлого… вот и Ангелины коснулась! – а потому она не решиласьназвать дочку этими традиционными в их роду именами. И тут очень кстативспомнилась подруга по Смольному институту благородных девиц, княжна ЮленькаШелестова. Именины этой хорошенькой и милой девочки приходились на 30 июля, ародила Ангелина как раз в этот день. Опять же – июль. «Юленька-июленька, –иногда называла Ангелина дочку, – июльская девочка!» – и полагала, что это имяпристало ее дитяти как никакое другое.

Сейчас Ангелине смешно и страшно было даже думать о том, какона терзалась сомнениями относительно отца ребенка, как поклялась убить дитя ипокончить с собой, если различит в чертах новорожденного черты ненавистногоЛелупа. Чем более был срок беременности, тем более родной себе ощущала Ангелинасвою ношу. Сердце подсказало верный ответ задолго до того, как Ангелина увиделамаленькое точеное личико и светлые бровки вразлет, поднятые над висками, чтопридавало даже и такой крохе дерзкое, отважное выражение; задолго до того, какв синие глаза матери взглянули ясно-серые глаза дочери, как две капельки схожиес глазами ее отца. Это была Юлия Никитична Аргамакова, видит бог: она была егодочь, Никиты, хотя пока что крошечка звалась Жюли де Мон и считаласьнаследницей огромного состояния своего приемного отца.