Дирижабли на войне - Валерий Агатонович Обухович

что даст жизнь в течение пяти дней 40 человекам, которые рискуют предпринять это путешествие. 7 человек командного состава и 33 человека команды целиком отдаются своему делу.

Во всю длину огромного коридора, тянущегося от гондолы управления на носу до кормовой моторной гондолы, накладываются груды разнообразного продовольствия. Вот бочонки с вином, аккуратно закрытые новыми пробками, которые не вылетят от сотрясений. Дистиллированная вода наполняет цистерны, ящики полны коробками консервов. В хорошо проветриваемой кладовой висят свежие припасы; мясо, овощи, фрукты, бок о бок тут же большие круглые обсыпанные мукою хлеба. Всего полагается две тонны продовольствия.

Между столбами натянуты койки, и они хорошо закреплены, никому ведь не хочется «отцепиться» на высоте 2000 метров. Под руками висят парашюты: никто не верит в смерть «Диксмюда» в воздухе, но надо все предвидеть. Если, к несчастью, он упадет в море, каждый знает, где его спасательный пояс. На случай пожара, а риск его доведен до минимума, потому что никто не курит и все возможные искрообразующие приборы строго изолированы, повсюду стоят огнетушители. Вот теплая одежда и валенки, мешки с почтой, которая будет сброшена по адресу; фотоаппараты, бинокли, приборы для всякого рода наблюдений; запасные части, инструменты, посуда и кухонная утварь — перечислять можно бесконечно. Терпеливо каждая вещь двадцать раз переставляется с одного места на другое, пока командир, по соглашению с тем, кто должен ей пользоваться, не назначит окончательного места. Днем и ночью в ангаре выдумывают всевозможные и невозможные случайности: в воздухе господствует непредвиденное.

Изо всех этих приготовлений ни одно не заметно снаружи. Мягкие шаги без устали обегают скрытый за темной оболочкой лабиринт. А те, кто повторяет будущие маневры запершись в гондолах, скрыты от взглядов щитами из металла или слюды. По мере того как приближается решительный час, вокруг командира растет желание достичь цели, а в нем самом радостное чувство ответственности. Он не покидает носовой гондолы, где сосредоточены, как в мозгу, все нервы подъема, скорости, направления и безопасности. Он вместе со своими помощниками, которые будут сменяться каждые четыре часа на ответственной вахте, удостоверяется, что передача к рулям, моторам, клапанам и балласту точна, быстра и не встречает затруднений.

Он регулирует хронометры, следит за радио, по которому он будет посылать и получать телеграммы, проверяет компас: «Диксмюд» должен продолжать намеченный путь без отклонений в сторону, несмотря на темноту или туман. Он сверяет сухопутные и морские карты местностей, которые он намерен посетить или куда он может быть увлечен. Он изучает сигналы французских и иностранных маяков — взоры снизу, которые улыбнутся ему, если он сможет их увидеть. Он соединяется со всеми метеорологическими, радиотелеграфными, электросемафорными станциями, для того чтобы будущий ритм позывных сигналов или ответов не превратился в огромную какофонию. Он определяет ошибки барометров, хронометров, указателей скорости, качки или крена. Он измеряет балонетты, запасы баласта, бензина и масла, взвешивает дирижабль, наблюдает за правильным расположением его центра тяжести. Он обдумывает приказания своих начальников, взвешивает шансы. Он все знает. Он все предвидит. И ни одна власть в мире не в силах ускорить или замедлить хоть на одну секунду момент, когда он торжественно заявит: «Диксмюд» готов!»

Он произносит эти слова в полдень 24 сентября. Прошло равноденствие и сопровождающие его бури. Небо светло-голубое Там высоко бегут белые, легкие облака. Все предвещает благоприятную погоду. Командир сообщает экипажу, своему начальству, министру и всем, кто будет следить за его поездкой, что он взлетает завтра, во вторник 25 сентября, с восходом солнца. В центре Кюэра весь вечер происходят оживленные и веселые товарищеские проводы. На лицах сорока человек, которые предпримут это путешествие, совершенно не видно беспокойства. Зато у товарищей, которые поработали для приведения в порядок великолепного аэрокрейсера и которые не будут участвовать в полете, душа полна явной или тайной зависти.

Быстро проходит ночь, и с зарею раскрываются двери ангара. Вдоль стен огромного здания расставлены команды: несколько сот человек, собранных в молчаливые взводы, знающие, что им надо делать: одни держат канаты, с помощью которых они переведут дирижабль на поле, другие окружают гондолы. Сорок аэронавтов пожали провожающим руки и разместились по своим местам. Их больше не видно, кроме командира, выслушивающего последние инструкции начальника аэроцентра и проверяющего в последний раз все передачи и провода. Точным движением он приводит в движение рули глубины и направления; несколько незаметных движений клапанов доказывают, что они хорошо открываются и впоследствии свободно выпустят ровно столько газа, сколько нужно.

Постепенно отцепляют мешки с песком, после каждого такого облегчения командир «взвешивает» шар. Ни слишком легкий, ни слишком тяжелый. Как раз какой нужно, чтобы скользить вдоль земли, не подымаясь в высь, но и не опираясь на нее. Тщательные и долгие приготовления проделаны в глубоком молчании и при всеобщем внимании. А потом команды медленно начинают двигаться, сопровождая выплывающий из ангара «Диксмюд». Скоро он появляется на поле, освобожденный от всех препятствий Он строен. Под бледным солнцем в желании энергии он показывает совершенство формы. Ветер слабый, но команды тихонько поворачивают «Диксмюд» носом против ветра для того, чтобы он поднялся и тотчас устремился вверх, не виляя и не волочась, прямо против воздушного сопротивления…

Понемногу он подымается, но еще не отрывается от земли. Трепеща он плывет уже на высоте нескольких метров, поддерживаемый тремя стальными канатами, которые будут отпущены сразу по жесту командира. Все в порядке.

Лица и сердца там, внизу, более взволнованы, чем у экипажа.

17.55. «Отпускай!» Жребий брошен. Стройно, грациозно, без видимого усилия воздушный корабль поднимается на 600 метров. Уже его быстрая тень пробегает по виноградникам и масличным садам, взбегает на холмы и спускается в овраги…

Нам остается только выбрать в путевом журнале несколько памятных моментов этого путешествия. Каждый из вахтенных в ту же минуту записывает, когда что-нибудь происходит, когда что-нибудь видно, все, что может служить для архивов, для урока, для обучения.

«Среда 26-го, 1 час ночи. — Мы пролетаем над Ораном. Земля отдыхает. Мало света и еще меньше людей на улицах… Ночью заметили военные суда, вероятно испанские. Они должно были быть порядком удивлены при виде этого необычного посетителя… Повернули к востоку, вдоль алжирского берега… Все идет с точностью хронометра.

Среда 26-го, 18.30. — В чудесном калейдоскопе перед нами развернулось все алжирское побережье, вместе с серебряной каймой, разбивающейся о ее скалы и пески. В 7.00 делаем несколько медленных спиралей над белым и розовым Алжиром. Два аэроплана с аэродрома приветствуют нас. Бросили мешок с письмами для товарищей с «Бараки». Там, вдали гордая Кабилия. В 14.00 — Филиппвиль, в 15.30 — Бона.