Битва за хлеб. От продразверстки до коллективизации - Елена Прудникова

Как мы помним, урожай в зажиточном хозяйстве был в два раза ниже, чем в интенсивном – ну да ладно! Допустим, они научатся… Но подойдем к вопросу с другой стороны. Вдумаемся, что предлагает ученый! Он предлагает сделать ставку на 20 % зажиточных хозяйств, помогать им, вкладывать деньги. А что делать с остальными 80 процентами? Их-то куда?

Во всех таких теориях молчаливо предполагается, что аутсайдеры станут «развиваться самостоятельно» – т. е. выплывать как умеют. Но никто не отрицает, что ставка на сильные хозяйства неизбежно обернется массовым разорением слабых. А куда девать людей?

В российской истории этот путь проходили как минимум дважды: в 1961-м и 1907 годах. В первый раз «англосаксонский вариант» – а это все он же, родимый, только переоделся! – вызвал стабилизацию общины, сельскохозяйственный кризис и аграрную революцию 1917 года, во второй – привел к великой смуте и Гражданской войне внутри каждой деревни, и еще отзовется при коллективизации. Что будет в третий, когда голодные массы поймут, что их снова оставили на произвол судьбы?

Уже в середине 20-х годов крестьяне начали бросать землю и уходить из деревни – куда глаза глядят. К счастью, пока их было немного, а новых строек вполне достаточно, но ведь расслоение продолжалось! В любой момент процесс мог (и должен был) перейти потенциальный барьер, стать массовым, неуправляемым и, как естественное следствие, породить социальные взрывы, бандитизм, преступность. Значит, снова карательные отряды, но теперь уже брошенные против людей, которым нечего терять.

И ни фига себе гуманный метод! Вот это, я понимаю, альтернатива «зверствам коллективизации»!

У нас как-то интересно, слоисто рассматривают сельское хозяйство. Рассказывая о голоде, не забывают отметить, что государство недостаточно помогало голодающим, а особливо упомянуть об экспорте зерна. Говоря о налогообложении – обязательно распишут, как непосилен был налог для крестьянского хозяйства. Анализируя экономику, непременно обвинят правительство в дискриминации крестьянского труда на том основании, что цены на сельхозпродукцию были безобразно низкими, а на промышленные товары – столь же безобразно высокими.

При этом как-то забывая, что для того, чтобы оказать помощь голодающим, надо эту помощь где-то взять. Откуда, интересно, правительство брало продовольствие, которое направлялось в голодающие районы? Семена и скот, которые надо было изыскать хоть из-под земли, чтобы весной отсеяться? Притом, что хлеба не хватало даже на еду! Откуда же, если не из натурального налога… А людей откуда брали? Совершенно не изучен, кстати, вопрос о крестьянских переселениях – а они были! Кем и как заселяли наполовину вымершие области Поволжья?

Чтобы снизить налоги, надо сделать хозяйство продуктивным, а для этого нужны трактора, удобрения, сортовые семена, породистый скот, а купить все это можно только за границей, да еще не везде продадут. Чтобы снизить цены на промышленные товары, надо, чтобы их было много, – стало быть, либо опять же купить за границей, либо приобрести там же станки и наладить собственное производство. Для того чтобы что-нибудь купить, надо, как говаривал кот Матроскин, что-нибудь продать. Продать РСФСР могла очень немногое: меха, остатки золотого запаса, музейных ценностей, бриллиантов Гохрана и пр., а в основном – продовольствие. Которое надо было выжать все из той же разоренной деревни – и для городов, и для внешней торговли.

Вот и попробуйте поставить себя на место предсовнаркома, которому приходится выбирать – дополнительный миллион голодных смертей или засеянные поля, снижение налога или уменьшение импорта. По сути, все эти выборы однотипны: голод сегодня или голод завтра. Посадить бы в это кресло кое-кого из страстно рассуждающих о слезинке ребенка – да посмотреть, что выйдет[216].

…Пришедший на смену «военному коммунизму» нэп более всего походил на румянец чахоточного: цвет яркий, но здоровья не означает. Мы, собственно, отлично знаем этот строй по 90-м годам – на поверхности суетятся стайки спекулянтов, а внизу страна не живет, а мучительно, изо дня в день выживает. Как в мае 1942-го в Ленинграде: вроде и тепло, и хлеба прибавили, и даже умирать почти перестали – но и все на этом.

Кроме прочего, весь период нэпа ознаменован отчаянными усилиями государства получить хоть какие-то деньги в бюджет и при этом окончательно не угробить сельское хозяйство. Учитывая уровень загнанности сивки, заставлять его не то что тащить телегу, а и просто двигаться было преступлением, но дать стране умереть тоже было преступлением – волки ведь никуда не делись, терпеливо ждали в сторонке. Тем более что смерть страны еще не означала жизни для ее населения – колонизаторы пекутся только о тех туземцах, которые им нужны. А им вполне хватит десятка миллионов, чтобы обслуживать рудники и нефтяные скважины…

Так что налоговая политика 20-х годов была… ищущей. До того, что крестьяне массово просили: ладно, пусть тяжелые налоги – но чтоб они были хотя бы постоянными.

Из письма:

«Плохо, что нет устойчивости в налогах. Надо б знать, как и сколько платить за несколько лет вперед. А то всякий старательный мужик вовсю старается, поработает, а вдруг следует такой налог, что почти все отберут».

Оно бы и хорошо, если бы правительство могло планировать урожаи или хотя бы знать заранее, в каком году на какой территории будет голод. Но в том положении иметь постоянный налог не могло позволить себе ни государство, ни просившие о нем крестьяне. Именно из-за его постоянства, поскольку основного принципа постоянного налогообложения средств производства: «хлеб не уродился, но деньги все равно отдай» – не потянули бы крестьяне, а равномерного налога, посильного для всех хозяйств, не выдержало бы государство.

Так что до появления колхозов налогообложение проводилось по старому доброму принципу продразверстки: устанавливали нужную сумму и, исходя из нее, рассчитывали обложение, стараясь, чтобы налог всей тяжестью ложился на более зажиточных крестьян и кулаков. Изменения сводились к уменьшению суммы обложения и разрешению частной торговли – а принцип-то остался неизменным. В первые годы, пока не приноровились, случалась, что кое-где налог оказывался выше продразверстки. Так, например, в 1921 году в Вятской и Нижегородской губерниях районы, пораженные засухой, освободили от уплаты налога, а вот сумму, наложенную на губернии в целом, уменьшить не догадались.

Власть билась в сетях налоговой политики, как заяц в силке. Сделаешь налог больше – он будет правильным для крепких крестьян, но станет губить бедные хозяйства. Уменьшишь – бедняки, от которых экономике никакого толку, выживут, зато середняки уплатят гораздо меньше, чем могли бы. Чуть промахнешься с прогрессивными ставками – зажиточная часть деревни начнет сокращать производство. Кроме того, в условиях товарного дефицита налог выполнял еще и специфичную, но очень важную функцию: необходимость найти деньги на его уплату заставляла крестьян вывозить хлеб на рынок вместо того, чтобы сложить его в амбары.