Калигула - Саймон Терни

Паника сменилась взрывами смеха и аплодисментами. Сердца зрителей колотились, женщины переводили дух и утаскивали детей из-под ног шагающей армии. Император Гай Калигула победил море! А еще он тогда вновь завоевал сердца римлян.

Полагаю, рассказ о представлении достиг Рима в тот же день, и вот уже те самые люди, что называли Калигулу тираном, забытым богами, теперь провозглашали его новым Александром и говорили, что он превзошел даже персидского царя Ксеркса, ведь тот смог построить мост лишь через узкий Босфор.

Меж тем это было только начало. Настоящий триумф планировался позднее. Первый день стал демонстрацией мощи и был призван завоевать сердца людей, чего император и достиг самым убедительным образом. А вот второй отводился собственно для церемонии, которую для Калигулы отказались проводить в Риме. Мы снова пересекли мост, только на этот раз император в белой тоге ехал на колеснице, в полном соответствии с традициями. Колесницу везла четверка лошадей-чемпионов – по одной от каждой из четырех партий римских возниц. Их привел для триумфатора из Рима один из его ближайших помощников, упитанный Вителлий. Гай ехал словно торжествующий победу бог. За его спиной стоял мой супруг и держал над его головой венок.

Легионы затем распределились по всей длине моста, а император со свитой взошел на широкую платформу в центре, построенную на более высоких, чем остальные суда, баржах. Солдатам было позволено приступить к пиршеству прямо на мосту. Всех охватило веселье, кроме тесной группы, состоявшей из меня, Агриппины с ее урной и плотного кольца стерегущих нас преторианцев. Мы могли наблюдать празднество, но не имели возможности принять в нем участие.

Потом Гай встал и произнес речь, обращенную к армии. Как ни силен был его голос, услышать его могли только ближайшие к центру когорты, но Калигула все предусмотрел. Через определенные интервалы на мосту расставили рабов, выбранных за их вокальные данные, и они эхом повторяли каждое слово императора. Так речь брата долетела до каждой пары ушей.

– Дети мои, – заговорил он звучным голосом опытного оратора, – ибо кто истинный отец для армии, как не я…

Раздался приличный случаю одобрительный рев. Я, сидящая в стороне от всех тех, кто имел хоть какое-то значение, размышляла над иронией судьбы. Маленький Сапожок-Калига, тот самый мальчик, который когда-то ходил в походы с легионами отца, теперь стал их командиром, и они относятся к нему так же, как к великому Германику. Его триумфальная речь была обращена к ним, а не к жителям городов по обоим берегам залива и не к собравшимся зевакам.

– Я стою в сердце круга из отважных и сильных людей, – говорил император. – Вот Геликон, который верно служил старому тирану и ни разу не оступился, служа мне. Вот германцы, мои телохранители, которые всегда хранили мне преданность. Вот преторианская гвардия, которая очистилась от влияния порочных префектов и стала надежной, верной силой – это лучшие люди Рима. А вот легионы, которые пришли со мной сюда, на этот мост, и неизменно следовали голосу своей совести, даже в опасности, и когда их продажные командиры подбивали их в Галлии на измену, они остались верны своему орлу, Риму и императору.

Эти слова были встречены неуверенным молчанием. Вряд ли легионерам понравилось напоминание о заговорах и мятежных речах, которые едва не привели их к бесчестью. Тем не менее они ждали продолжения. Со своего места я не могла видеть Калигулу или его свиту, но легко представила себе лицо брата, пока он прикидывал, что говорить дальше. Странное чувство юмора Гая нередко било мимо цели – не подвело бы оно его и на этот раз!

– Ваша преданность подверглась нелегкому испытанию, но вы все выдержали его. Все до единого. – (Солдаты облегченно перевели дух.) – Ни один император – ни великий Август, ни темный Тиберий – не имели столь доблестной и надежной армии, какую посчастливилось иметь мне. Клянусь Юпитером, даже у самого Цезаря, любимца солдат, не было такого войска. Салют вам! – Вероятно, он затем поднял свой бокал, потому что вдоль всего моста, даже около нас, солдаты разом поднесли к губам чаши с вином. – Все наши сомнения отныне в прошлом, – продолжил Калигула, когда чаши опустились. – Но осталось небольшое число предателей, которых сняли с их постов на побережье Галлии за участие в мятеже. На протяжении долгого пути сюда они были с нами, словно язва на теле армии. Пришло время избавиться от этой болезни.

Меня охватили дурные предчувствия. Впрочем, похоже, я была одинока в своих ощущениях. Несмотря на угрозу в последних словах Калигулы, на мосту царило приподнятое настроение.

С приближением вечера вдоль всего залива разожгли костры, и сгущающаяся темнота не могла помешать празднику. В золотом сиянии тысяч огней собравшиеся наблюдали, как из бухты Путеол выплывает дюжина судов. На самом деле это были небольшие гребные лодки, но их разукрасили так, чтобы они напоминали триремы с эллинскими узорами на маленьких поддельных парусах. Никто не знал, чего ожидать, поскольку никогда ничего подобного не происходило. Суда, на каждом из которых было по два гребца под управлением кормчего и небольшой вооруженный отряд, двинулись к платформе посреди моста. К носу лодок приделали острые тараны. Картина была великолепная, и весь мост взревел радостным смехом.

– Перед вами сейчас развернется Саламинское сражение, – с самодовольной ухмылкой объявил Калигула. – Греки и персы сойдутся в бою не на жизнь, а на смерть, и представление это разыграют для вас командиры Первого и Двадцатого.

Ужасный конец был уготован зачинщикам мятежа среди северных легионов. Все они принадлежали к римским сословиям патрициев и всадников. Их арестовали и привезли сюда вместе с армией, а теперь распределили между дюжиной лодок для инсценировки морского боя. Каждого облачили в тяжелые доспехи…

Представление шло под бурные овации зрителей. Когда какой-нибудь «корабль» топили, вся его команда под весом кольчуг и шлемов шла на дно. Огни на берегу пылали так ярко, что зрители сквозь прозрачную воду могли различить тела мятежников, неподвижно лежащие на дне залива.

Происходящее внезапно остро напомнило мне о других событиях. Я перенеслась в прошлое, на виллу Тиберия на Капри: вопящих от смертельного страха людей выбрасывают через перила балкона, и они долго падают, ударяются о скалы и погибают еще до того, как вода с плеском принимает их истерзанные останки. Мое воображение рисовало несчастного гонца, который лежал на морском дне и не сводил незрячего взора с логова своего убийцы.

Затем я вновь с возрастающим ужасом наблюдала, как те самые мужи, когда-то возлежавшие рядом со мной на пирах, валятся с утлых лодчонок в волны. Их отчаянные крики немедленно поглощала вода, но еще несколько мучительных минут можно было видеть, как они бьются, пытаясь освободиться от доспехов. А потом несчастные навечно замирали на дне ярко освещенного моря, и только подводные течения плавно покачивали их на золотистом песке.

Мои пальцы судорожно теребили подол туники. Неожиданно мысль об одиноком существовании на далеком острове перестала меня пугать. Я даже пожалела, что еще не на Пандатарии, ведь тогда не пришлось бы наблюдать этот жуткий спектакль. Мой брат разыграл для своей армии представление, стоившее жизни дюжинам римских аристократов.